Агилета - Святая с темным прошлым

На какое-то время все опять замолчали. У Филарета стояла перед глазами та страшная картина, что он наблюдал со своей батареи: проломленный ядрами лед озера и обезумевшие от смертного страха лошади, колотящие по нему копытами. Сотни кавалеристов и пехотинцев, отступавших, в попытке спастись, и не подозревали, что бегут поверх своей будущей могилы.

– У помещицы Гольцовой в том бою погиб сын, – подала голос Ольга.

– А у Кутузова – зять, – парировал Филарет. – Да и сам он был ранен в голову.

– Навылет позади обоих глаз? – хором спросили Василиса с Иваном Антоновичем.

– На сей раз нет, – ответил Филарет, – пуля задела щеку.

– А я слышал, будто бы он опять был ранен смертельно, – снова вступил в разговор Комлев.

– Это его неверно понятые слова. Кутузов назвал своей смертельной раной исход боя. Да уж, достойно его седин было расхлебывать кашу, заваренную Александром и Францем [88]. Если ты – император, сие еще не значит, что ты что-то смыслишь в военном деле! Наполеон был единственным полководцем из них троих [89]. А наш доблестный государь удирал с поля боя так, что по дороге растерял всю свиту! В штабе же он решил подлечить себе нервы вином. Так того не нашлось ни капли – все уже выхлебал австрияк.

У Василисы сжалось сердце. Она, разумеется, и раньше знала о поражении при Аустерлице, но лишь сейчас живо представила себе, что должен был пережить Михайла Ларионович, проиграв бой не по своей вине, но при этом неся всю ответственность за разгром армии.

– Должно полагать, – с надеждой сказала она, – что победой над турками Кутузов вернул себе расположение государя?

– Да кто его знает, – неопределенно ответил Филарет. – Александр так мечтал о лаврах победителя, а при Аустерлице ему надавали пинков. Кто в этом виноват? Конечно, Кутузов! Не себя же винить, в самом-то деле! Так что, боюсь, император едва ли изменит к нему отношение, несмотря на любые победы.

Под вечер, когда Филарет с Надеждой ушли прогуляться в луга над Окой, Ольга укладывала младших детей, а Комлев был чем-то занят со старшими, Василиса стояла на крыльце, глядя на садящееся солнце. Сегодняшний разговор всколыхнул ей душу. А, казалось бы, что ей до Кутузова теперь, когда жизнь их обоих склонилась к закату, так ни разу больше и не переплетясь. Ей исполнилось пятьдесят восемь лет, а ему… он, помнится, был на семь лет ее старше… Да, ему – шестьдесят пять. И осталось обоим всего лишь мирно дожить свои дни в христианском благочестии, ей – благоденствуя в окружении семьи, а ему – искупив Аустерлицкое поражение блестящей победой над турками. Каждый из них достойно заканчивает свой век: ее семья дружна и радостна всем на зависть, и сын, и зять преуспевают, каждый на своем поприще, а дочери и невестке покойно за такими мужьями, как они. Внуки ее веселы и здоровы, окружены родительской заботой и относятся к бабушке с почтением и любовью. Соседи ищут ее общества, а крестьяне молятся на барыню-целительницу. Чего еще желать?

Да и Михайла Ларионович оставит по себе добрую память. Славно повоевал, проявил себя как искусный дипломат, а солдатам был добрым командиром. И когда придет его час отойти к своему Творцу, то Кутузов сделает это со спокойной душой и чувством исполненного долга.

Но почему-то по прошествии стольких лет, проведенных порознь, не оставляет ее то чувство, что их путям еще предстоит пересечься, и нечто чудесное, не менее чудесное, чем некогда возникшая меж ними любовь, станет итогом сей новой встречи.

Из глубины дома тихо вышел и встал рядом с ней на крыльце Иван Антонович. Вопреки своему обыкновению, он не обнял жену при этом и даже не прикоснулся к ней: сегодняшний разговор о Кутузове как будто разъединил супругов.

И, сознавая, что не имеет права задавать мужу подобный вопрос, но не в силах от него удержаться, Василиса спросила:

– Так у тебя с ним вышел разговор там, под Очаковом?

– Да, – сухо сказал Иван Антонович.

– И о чем же?

– Большей частью – о военных вопросах, – тем же тоном ответил муж.

«Большей частью»… А в части меньшей Кутузову наверняка удалось что-то выведать о ней. Василиса с такой тоской взглянула на сбегающие вниз белые ступени, как если бы они были склоном меловой горы близ Ахтиара, и к ней вот-вот должен был подняться молодой офицер с веселым взглядом, любопытствующий, что за отшельница объявилась в заброшенном монастыре.

«Любимый! – вдруг отчетливо раздался в голове Василисы ее собственный голос. – Уж скоро мы будем вместе! Ты и не ждешь меня, но я приду».