Агилета - Святая с темным прошлым

«Он шел у меня на левом крыле, но был моей правой рукой», – такими словами главнокомандующий завершил прославление Михайлы Ларионовича. Но за глаза все же, посмеиваясь, высказался о нем так: «Ой умен, ой хитер, никто его не обманет».

На радостях государыня Екатерина произвела генерал-майора в генерал-поручики [71]и украсила его парадный мундир еще одним орденом – Святого Георгия III степени [72]. Взятие Измаила стало первым ярким триумфом Кутузова как полководца и было бы прекрасно всем – проявленными им умом и храбростью, значимостью одержанной победы и вознаграждением, если бы… Если бы именно под стенами этой крепости, в декабре, незадолго до штурма, Михайла Ларионович не получил известие о смерти своего единственного законного сына. Кутузов ни разу не видел этого ребенка, родившегося в начале 1790 года после краткого визита к нему жены годом ранее, но сама мысль о том, что на свете больше нет наследника его блестящего имени, была убийственна.

Несчастный младенец Николай стал последним ребенком супружеской четы Голенищевых-Кутузовых. До того, в конце декабря 1788 года, когда Михайла Ларионович только-только оправился от полученной под Очаковом раны, в Петербурге родилась его пятая дочь, Дарья. Было что-то символическое в том, что в семье Кутузова окружали одни женщины, поскольку его нескрываемое пристрастие к прекрасному полу неоднократно отмечали современники. Женщины отвечали обаятельному генералу взаимностью, и в число фаворитов Екатерины II Кутузов наверняка не попал лишь потому, что этого не хотел.

Взамен сомнительной роли временного любимца он предпочел стать для государыни тем, кто может с блеском выполнять невыполнимые миссии. И не ошибся в своих ожиданиях: в 1792 году он был неожиданно для всех назначен чрезвычайным и полномочным послом в Турции. Екатерине требовался человек, способный выявить истинные намерения Оттоманской Порты в отношении России после военных поражений. Кому еще могла она доверить столь хитроумное дело?

«…Так простилась я с Тавридою, но, прощаясь, взяла к себе в душу, да и унесла с собою…»

Странное дело – расстояние! Куда более странное, чем принято считать. Всего в нескольких сотнях верст к северо-западу от Севастополя пушечные ядра сокрушали крепостные стены, а пули и штыки – человеческие тела, цитадели сдавались на милость победителя, а люди в мучениях переселялись в мир иной, в то время как жители белокаменного города над укромной извилистой бухтой вкушали все прелести мирной жизни. И если нечто значительное в той жизни и происходило, то вершилось оно не явно, а скрытно – в душах горожан.

Первое время после своего поразительного видения и письма мужа, подтвердившего ее прозрение, Василиса жила так, как если бы лишь телесная ее оболочка ступала по земле, душа же продолжала витать в иных пределах. Она изводилась мыслями о том, что не может, как прежде, в Шумлах, находиться подле Михайлы Ларионовича и вдыхать в него силы, потребные для выздоровления. Ведь сколь бы ни был значителен и окружен почетом человек, в болезни он становится смертельно одинок. И буде не сыщется того, кто посвятил бы ему себя на время, ободряя и утешая, возвращение к жизни станет куда более долгим и мучительным, чем могло бы. Кому, как не Василисе, выходившей стольких больных и раненых, было о том судить! Оттого и рвалась она душой туда, где могла бы послужить любимому, и приходила в отчаянье, сознавая, что заказан ей этот путь. Хоть птицей к нему лети, чтоб быть никем не узнанной! Да не будучи узнанной, много ли утешения она ему принесет?

Однако мало помалу свыклась женщина и с этой, новой разлукой. Из повседневности стремилась почаще уйти в свои мысли, где представляла себе, как Михайла Ларионович вновь обретает здоровье и силу, встает на ноги, возвращается в строй… Видела его деятельным и бодрым, повелительным голосом отдающим приказания, живым и улыбчивым в часы досуга, ровно таким, каким запечатлелся он в ее памяти. И лишь одного не могла себе вообразить (да, признаться, и не пыталась этого сделать) – как искосился от раны его многострадальный правый глаз. Перед ее внутренним взором Кутузов представал не утратившим ни капли былого очарования.

Дела мирские тем временем властно требовали ее живого участия в них, и Василиса смирилась перед неизбежным. Сыну ее в ту пору уже сравнялось десять лет, а, стало быть, в самое ближайшее время предстояло отправлять его на учебу. Того ради женщина снеслась со свекровью, что как-никак жила ближе нее к Москве и обратилась к ней с просьбой разузнать все, что будет под силу, о наилучших учебных заведениях в первопрестольной. А удастся – и о таковых в Петербурге, кои, будучи столичными, наверняка превосходят московские.