Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

Служба окончилась, и все окружили Вольфганга, а он ждал только приговора Папы.

– С тех пор как ты покинул Зальцбург, это твое первое духовное сочинение, – укоризненно заметил Леопольд.

– Я не получал заказов на церковную музыку. Зачем мне было ее писать?

– Я воспитывал тебя добрым католиком.

– А я и есть добрый католик. Мы с Констанцей постоянно ходим в церковь.

– Эту мессу можно, скорее, назвать светской, чем духовной, как, по-твоему, Наннерль?

Наннерль, совсем расстроенная, потому что Зонненбург не пришел на мессу, как она надеялась, сказала:

– Может, в Вене так принято. Музыка слишком громкая.

– Громкая? – Вольфганг покраснел и с удивлением уставился на сестру.

– То есть пение было слишком громким.

– Пение Констанцы? – воскликнул Вольфганг.

Наннерль смутилась. У Вольфганга был такой несчастный вид. Да и Констанца пела лучше, чем можно было ожидать. Но Наннерль не могла подавить злое чувство: ну где же справедливость – какая-то Констанца имеет мужа, а ей с таким трудом удается ловить поклонников.

– О, я уверена, она спела бы лучше, будь у нее больше практики, – сказала Наннерль.

– Моя дочь, как все знают, очень музыкальна, – заметил Леопольд.

Это уж слишком, подумал Шахтнер, которому исполнение понравилось.

– Что с вами, Леопольд? Неужели вы больше не способны на доброе слово?

А Леопольд подумал: разве объяснишь, каково терять то, что любишь больше всего на свете.

– Я просто стараюсь быть беспристрастным и помочь чем могу, – сказал он.

– Вы думаете, Вольфганг до сих пор нуждается в вашей помощи? – спросил Шахтнер.

– Он до сих пор спрашивает моего совета, – с гордостью ответил Леопольд.

– Значит, он лучший сын, чем вы – отец, – отпарировал Шахтнер.

Они обменялись гневными взглядами, и Вольфганг, вконец расстроенный, воскликнул:

– Прошу вас, я не хочу уезжать из Зальцбурга, имея на совести еще одну ссору!

На следующий день при расставании Папа и Наннерль держались довольно сухо. Правда, Папа спросил Вольфганга, как у него с деньгами, но сын заверил, что все в порядке.

– Мы не испытываем никаких затруднений, вовсе никаких.

Ни Папа, ни Наннерль не обняли и не поцеловали невестку на прощанье, хотя Констанца поблагодарила их за гостеприимство и пригласила в Вену. Ее огорчила их холодность. Они показали ей множество роскошных подарков, полученных Вольфгангом во время своих турне, но ничего не предложили взять на память. Когда карета тронулась и Леопольд и Наннерль помахали им вслед, Констанца в ответ тоже помахала и улыбнулась ради Вольфганга – она вовсе не питала надежд, что отношения с его семьей когда-нибудь изменятся к лучшему.

А Вольфганг сиял от радости – Папа и Наннерль обняли его па прощанье и пообещали приехать в Вену.

– Папа вовсе не собирался разносить мессу, – сказал он, – просто он считает нужным все время меня подстегивать. Он сказал, что ты пела хорошо, с чувством, и у тебя отличная школа.

– Почему же он мне сам этого не сказал?

– Не так-то легко признать себя неправым. Он объяснил, что имел в виду, говоря о духовной и светской музыке: создавая духовную музыку, самую возвышенную из всего мною написанного, я пользовался теми же приемами, что при создании самых светских своих произведений.

– Странно. Все остальные сочли, что месса исполнена благочестия. Даже Шахтнер невольно опустился на колени, а ведь он неверующий.

– Шахтнер всегда предпочитал светскую музыку. А другим казалось, будто я прощаюсь с Зальцбургом.

– А ты и правда прощался?

Вольфганг пожал плечами. Он уже много лет пытался навсегда покинуть Зальцбург, но это было не так-то просто, как бы ни раздражал его родной город. И на тот случай, если он видит его в последний раз, Вольфганг долгим взглядом проводил исчезающий из вида Зальцбург.

По пути домой они остановились в Линце погостить в имении графа Иоганна Туна, свекра Вильгельмины Тун. Граф настаивал, чтобы Моцарты прожили у него несколько недель, и такое радушие казалось особенно приятным после холодного приема на Ганнибальплац. Правда, граф Тун мечтал только об одном – получить симфонию.

Вольфганг не вез с собой ни одной симфонии, а он непременно хотел отблагодарить графа за гостеприимство и сел писать новую.

Симфония нужна была графу для концерта, назначенного на 4 ноября, и у Вольфганга оставалось всего четыре дня. В промежутке между работой он писал Пане: «Пишу каракулями в страшной спешке и все же надеюсь, что выйдет что-нибудь приемлемое».