Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

– Станци, возьми себя в руки. Всегда помни, кто ты! – Стоит Папе поближе ее узнать, он непременно проникнется к ней теплыми чувствами.

И вот наконец все четверо стояли друг перед другом. Вольфганг смотрел на Папу любящим и немного обеспокоенным взглядом, а Констанцу поразила внешность Леопольда.

Она ожидала увидеть человека более крупного, внушительной наружности, а Леопольд Моцарт оказался немногим выше сына. Должно быть, сильно похудел, думала она, припоминая его портреты, да и состарился. И Наннерль выглядит такой простенькой – чего она, собственно, задирает нос?

Вольфганг представил жену и ждал, когда же Папа и Наннерль обнимут и поцелуют его и Констанцу? Но те не двигались с места; Папа говорил, что чувствует себя прекрасно, в теплую июньскую погоду ревматизм почти не дает себя знать. Папа просто бодрится, думал Вольфганг, а у самого возле рта залегли горькие складки и руки дрожат, словно он нервничает или чего-то боится.

Папин официальный тон вдруг показался Вольфгангу смешным, и он порывисто обнял его; Леопольд на миг оцепенел, а потом сильно задрожал, словно забился в конвульсиях, и, несмотря на все старания держаться неприступно, прослезился. Вольфганг поцеловал Наннерль, вложил ее руку в руку Констанцы и воскликнул:

– Наконец-то вы познакомились! И надеюсь, станете добрыми друзьями.

Однако ни Папа, ни Наннерль не поцеловали Констанцу, как того хотелось Вольфгангу, а Констанца боялась первая на это отважиться. Наннерль тут же отняла свою руку, и лицо Папы, когда он посмотрел на невестку, сделалось натянутым.

Сын писал правду, заключил Леопольд, жену его не назовешь красавицей, хоть она и не дурнушка. Красивые карие глаза и ладная фигурка, но на мученицу, как жаловался Вольфганг, уж никак не похожа – самая обыкновенная молодая немка.

Вольфганг нахмурился, видя, что отец не проявляет к Констанце теплых чувств, и Леопольд поспешил сказать, обращаясь к невестке:

– Очень рад, что путешествие ваше закончилось благополучно.

– Благодарю вас, господин Моцарт.

– Папа, Констанца, Папа, – поправил ее Вольфганг. Но такого разрешения от Леопольда не последовало, и, когда он повел их в Танцмейстерзал – что было куда проще, чем поддерживать беседу, – Констанца сказала:

– У вас прекрасный дом, господин Моцарт. Вы, должно быть, выбирали его с большой тщательностью.

– Бережливость, предусмотрительность и долгие годы преподавания музыки сыграли свою роль.

– Вольфганг, наверное, именно здесь черпал вдохновение.

– Тяжкий труд. До пота. Дисциплина. Правильное обучение и врожденная гениальность.

– Пойдем, Папа, – сказал Вольфганг в надежде разрядить напряженную атмосферу. – Нам с тобой нужно обсудить более важные вещи. Я привез много новых сочинений и хочу, чтобы ты их посмотрел. Фуги, прелюдии, две фантазии, три концерта…

– А как насчет мессы? – прервал Папа.

– Мне пришлось отложить ее, помешали непредвиденные дела.

– Незаконченную? – осуждающе спросил Папа.

– Я ее закончу здесь. Теперь, когда мы снова собрались все вместе.

– А как же с ребенком? Меня удивляет, что вы бросили его.

– Раймунд Леопольд на попечении своей кормилицы.

– Но ведь это же младенец – его нельзя оставить кому-то, как музыкальное сочинение, под расписку, с тем чтобы забрать со временем обратно в целости и сохранности.

– Папа, но ведь вы же сами говорили: матери вредно кормить свое дитя. Я лишь следую вашему совету.

– Мы с твоей матерью никогда не оставляли тебя и Наннерль без присмотра. Ни на минуту.

Констанца молчала. Она сильно переживала разлуку с ребенком, но признаться свекру, и без того враждебно к ней настроенному, значило дать ему в руки лишний козырь. Вольфганг решительно переменил тему разговора, вручив отцу свои новые произведения.

Внимание Леопольда мгновенно переключилось. Он водрузил на нос очки и принялся за фуги, а Наннерль взяла фантазии.

Леопольд изучал фуги, и, по мере того как росло его восхищение, сердце его все сильнее сжималось от боли. Вольфганг влюбился в старика Баха, а его, Леопольда, влиянию пришел конец!

По мнению Наннерль, фантазии были чересчур трудны и мрачны по настроению, на что Вольфганг возразил:

– Может быть. А ты сыграй их спокойно и ровно, с присущей тебе легкостью и изяществом. Если играть их быстро и громко, они будут резать слух, вроде как игра Клементи, который решительно все исполняет presto, prestissimo и alia breve.

Наннерль сыграла фантазии, а Вольфганг попросил Констанцу спеть.