Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

– А что скажете об исполнении? Разве квинтет не был сыгран прекрасно?

– Согласен. Но когда вы кончили, вид у вас был совсем измученный.

Вольфганг промолчал. Ветцлар, в общем-то, прав. К концу квинтета, где он исполнял партию фортепьяно, он почувствовал страшную усталость, хотя аудитория принимала его восторженно. Вдруг захотелось перестать играть, просто играть: музыка вызывала в нем страстное желание творить, и, хотя это было невозможно, он хотел творить и ничем другим не заниматься. Однако Вена сочтет это за прихоть. Вельможи, для которых он давал так много концертов последнее время, говорили: никто не может исполнять музыку Моцарта так, как сам Моцарт. Вольфганг усмехнулся про себя. Он и сам прежде так думал. Ветцлар очень проницателен. Выпали дни, когда, несмотря на радостное возбуждение, испытанное накануне, несмотря на восторги и поклонение публики, он просыпался наутро страшно усталый, единственным желанием было повернуться на другой бок и снова погрузиться в сон. Но разве признаешься в этом Ветцлару или Кому-нибудь еще? Его поднимут на смех. Скажут: он еще слишком молод, чтобы поддаваться усталости. Напомнят, ему нет еще и тридцати, а для мужчины это самый расцвет сил, однако бывали минуты, когда он чувствовал себя столетним стариком. Но остановиться не мог. Музыка переполнила его. Не хватало времени записывать всю музыку, которую он и себе слышал. В голове уже звучали мелодии нового фортепьянного концерта, и Ветцлар, знай он об этом, посоветовал записать поскорее, пока не забылось, но разве можно забыть! Концерт этот не оставит его в покое, пока не будет записан. Сейчас это основная забота. Нужно записать мелодии, даже если не придется ложиться всю ночь. Нет таких трудностей в области музыки, которые были бы ему не под силу.

– Ваша плодовитость, Вольфганг, приводит меня в изумление, – сказал Ветцлар, – но сомневаюсь, способны ли вы или кто-либо другой долго выдержать подобное напряжение.

– Придет время, и я смогу немного передохнуть. Вот получу заказ на оперу и все внимание отдам только ей.

– Нет, вы никогда не сможете сосредоточиться на чем-то одном. При всем желании не сможете. Это от вас не зависит.

– И все же судьба ко мне благосклонна. Другие без натуги и такта не могут написать.

Позднее в тот же вечер ван Свитен попросил Вольфганга задержаться после ухода гостей. Барон, прилагавший отчаянные усилия к тому, чтобы постичь искусство композиции – ему требовалось не меньше года тяжелейшего труда для написания симфонии, – поражался плодовитости Моцарта и завидовал ему. Однако сейчас он не стал обсуждать собственные проблемы, горячо волновавшие его – из-за чего он, собственно, и затеял разговор, – а только сказал:

– Двенадцатилетний сын одного моего друга проявляет незаурядные музыкальные способности.

– Это тот юный Бетховен, о котором вы говорили в прошлом году?

– Нет, не он, другой вундеркинд.

– И этот новый вундеркинд тоже хочет стать композитором?

– Откуда вы знаете? – удивился ван Свитен.

– Вам же писал учитель Бетховена, что каждый юноша, наделенный мало-мальским талантом, мечтает стать вторым Вольфгангом Амадеем Моцартом.

– А вы считаете, другого никогда не будет?

– Мой дорогой друг, а вы ожидаете, что появится второй Себастьян Бах или Иосиф Гайдн?

– Нет.

– Значит, если у кого-то и есть призвание стать композитором, он должен прежде всего быть самим собой.

– Однако вы изучали музыку всех композиторов.

– И до сих пор изучаю. Но стал композитором вовсе не поэтому. Вы хорошо знаете.

– А почему? Этот мальчик спросил: «Мне очень хотелось бы что-нибудь сочинить. С чего начать?»

– Посоветуйте подождать.

– Но ведь сами вы начали писать музыку гораздо раньше!

– И никого не спрашивал, с чего начинать. Если в человеке заложен композитор, он начинает писать, потому что иначе не может.

– Я должен дать отцу мальчика и ему самому более вразумительный ответ. По крайней мере порекомендуйте какую-нибудь книгу или книги. В дополнение к изучению других композиторов.

– Ну-ну, ван Свитен, – ответил Вольфганг, поняв, что все это имеет прямое отношение и к его другу, – никакие книги ничего не дадут… – Вольфганг указал на свое ухо, на голову и сердце и добавил: – Вот здесь, здесь и здесь заключена моя школа. Если с этим все в порядке, можно смело брать перо в руки и писать музыку.

Как только были отпечатаны четыре новых фортепьянных концерта, Вольфганг послал их отцу и попросил высказать свое мнение – какой из концертов ему больше нравится.