Александр Антонов - Государыня

«Монахи» по–прежнему сидели со спрятанными лицами. Казалось, что они спят. Да так, пожалуй, и было, потому как один из них сопел. Он был рослый, широкоплечий, под чёрной мантией угадывалась его богатырская стать. Он вытянул ноги до ног Палаши и словно стерёг их. Певун дышал ровно, может, и не спал, затаился. И Елена тронула его за плечо, спросила:

— Эй, Певун, ты бы поведал, куда нас везёте? Да знаешь ли, ордынский тать, кого ты умыкнул?

«Монах» пошевелился, на миг откинул капюшон, глянул на Елену голубыми глазами и вновь спрятался.

— Ведомо мне, голубушка, кто ты, — ответил он. — А куда везём, сама скоро узнаешь. Потому успокойся, молитву сотвори во спасение от напастей — на душе посветлеет.

— Нет, тебе неведомо, кто я, упорствовала Елена.

— Так скажи. Тебе же во благо. Мы люди милосердные, боль ближнего понимаем, ежели о ком‑то страдает, — пропел Певун.

— Вот как повернёшь коней вспять да прикатишь на подворье близ Параскевы Пятницы, так и награду получишь. Мой батюшка богатый торговый человек и не пожалеет на выкуп ни серебра, ни золота, ни мехов ценных.

Певун оказался откровенным:

— Не морочь мне голову, государыня. О тебе я ведаю больше, чем ты сама знаешь. Ты дочь государя всея Руси Ивана Васильевича, и ежели хочешь знать больше, то знай: тебя прочат замуж за князя Александра литовского. А ты другому полюбилась. Вот и смекай.

Сказано это было спокойно, ровно, без страха в певучем голосе, без лестных отзвуков.

И тут княжна доподлинно поняла, что она чья‑то полонянка, и ледяной страх снова сковал её сердце. «Нет, не обманывает. Прослышал кто‑то, что сватается ко мне князь литовский, вот и задумал опередить. Да кому и опередить дано, ежели не людям ханской орды! Они, тати, и Москву подожгли, дабы выкрасть меня. Ах, матушка, как ты опростоволосилась!» — горевала Елена. Отчаяние придало ей сил и мужества, она бросилась на Певуна и стащила с него капюшон. Тут же Палаша помогла ей, схватила татя за волосы, с силой дёрнула голову и стукнула голову о колено. Певун и рук не успел освободить из‑под мантии, как Палаша ещё раз, крепче прежнего, ударила его о колено, раскровенила лицо, быстро распахнула дверцу тапканы и попыталась вытолкнуть «монаха» прочь.

— Чтоб и духу твоего не было здесь! — крикнула она.

Елена помогала ей. Но Певун успел ухватиться за Молчуна и разбудил его. На том попытка княжны и сенной девицы добыть волю и завершилась. Молчун заревел, будто зверь, сгрёб Палашу и сжал её, словно железным обручем. Глянув на его лицо, Елена обмерла: у заросшего дикой бородой детины не было языка, а оранжевые глаза излучали волчий блеск. Да она только и видела его. Певун пришёл в себя, достал из кафтана под мантией плоскую глиняную махотку, потом льняную тряпицу, смочил её в зелье сон–травы и, ловко повернувшись к Елене, схватил её за шею, сильно сжал и приложил тряпицу к лицу. Она пыталась вырваться, но Певуну помог Молчун: он вцепился второй рукой в её волосы и через мгновение Елена сникла. Тут же Певун приложил зелье к лицу Палаши, и она впала в беспамятство. Всё это случилось в несколько мгновений. В тапкане стало тихо. Певун пытался унять кровь, текущую из носа, вытирал подолом мантии лицо.

— Спасибо, Онисим. Ишь как раскровенила лик молодая ведьма. — Он злобно крикнул: — Порешить её, что ли? И препоны чинить не будет. — Чуть успокоившись, добавил: — Ничего, я ещё над тобой, ведьма, потешусь. Да и Онисима позову.

Спустя немного времени, когда Елена и Палаша ещё не очнулись, кони вновь домчали до леса и версты через две остановились перед воротами из дубового остроколья. Возница, укрытый дерюжкой от дождя, остался сидеть на передке тапканы, а Певун выбрался из неё, поспешил к воротам и подёргал у калитки за верёвку. Там, за воротами, прозвенел колоколец. В оконце появилось лицо молодого служки Ипатия. В руках он держал бердыш.

— С нами крестная сила! Кого Бог принёс? спросил он и выставил острие бердыша в оконце.

— Аль Дмитрия не признал? Отворяй, не мешкая. Сухой нитки нет от ливня. Эвон, стеной льёт.

Ипатий исполнил волю Дмитрия быстро.

— Милости просим, господин ласковый, распахнув ворота, сказал он.

Простодушный и здоровый, как бык, Ипатий давно попал в зависимость к Певуну. Ещё года два назад приласкал он богатыря, заручился его дружбой. Тогда он

говорил служке:

— Ты, Ипатушка, полюбился мне. Душу за тебя отдам, ежели что. И вот тебе подарок от меня киса, полная серебра. А дарю с корыстью, чтобы и ты полюбил меня.