Фаина Гримберг - Хей, Осман!

- Я всё хотел спросить... Ты зовёшься Султаном, так зовут тебя... Твои предки были знатны, правили царствами?

- Нет. Мои предки не правили ни одним земным царством, а только лишь неизмеримым царством духа!.. А имя моё - Мухаммад Бахаэддин Султан Велед...

- Мой отец Эртугрул запомнил встречу с твоим отцом Мевляной и рассказывал мне о нём. Он и сейчас помнит...

- Нет, мой отец ничего не говорил мне о своей встрече с вождём Эртугрул ом.

- У меня нет обиды. Я знаю, многие люди искали общения с Мевляной. И если он не запомнил молодого вождя одного из родов племени кайы, я не могу быть в обиде!..

- Зато я не забуду встречу с тобой! Вот послушай стихотворение, которое я сложил в твою честь:

-

Осман улыбался и сказал:

- Только пойми, как я благодарен тебе! Только пойми, как мне радостно слышать красивые стихи на тюркском языке!.. Но как это вышло такое, что отец твой и дед переселились в Конью?

- Думаю, у наших с тобой предков - одна причина переселения - монголы!

Осман нахмурился, а Султан Велед продолжал:

- Конья - многоязычный город. Здесь живут греки, иудеи, франки. Ты, должно быть, приметил в своих разъездах по городским улицам и площадям людей в самых разных одеждах?

- Да, я приметил.

- Одна из жён моего великого отца, Кира-хатун, была гречанкой. Моя кормилица была гречанкой. Персидский и греческий языки - языки моего детства. Греки написали множество книг, это прекрасные книги!..

- Да, - сказал Осман, - греки мудры. В грядущей большой державе, где многие веры будут вокруг нашей правой веры, как лепестки цветка вокруг его сердцевинки, греки будут ведать верой христиан!.. Я бы так хотел...

- Аллах гёнлюне гёре версии! - Да исполнит Аллах твои желания!

- Буду надеяться на это! Но я восхищаюсь тобой! Ты решился пойти против тех, которые презирали тюркский язык и полагали его грубым базарным наречием, не достойным дворцовых щёголей и учёных богословов из медресе! А ты показал, как возможно сделать этот презренный язык языком красивых стихов!

—Не хвали меня излишне! Были славные тюркские поэты и до меня. И я ведь зачитывался стихами Ахмеда Ясеви...

- Мог бы я увидеть этого поэта и говорить с ним?

- Нет, увы! Уже более ста лет не обретается он среди живых!

- Значит, стихи на тюркском языке писались уже давно?

- Да. Ты теперь разочарован во мне как в первенце? Я не первенец в тюркском стихосложении.

- Я очарован тобою ещё более как честным человеком. Я слышал твои прекрасные стихи. Я не могу согласиться с твоим пониманием божественного, но стихи твои — хороши. Мог бы я услышать, как ты проповедуешь? Ты ведь и проповедник, я знаю!

И Султан Велед просил Османа прийти через три дня в мечеть медресе Ширази.

А когда Осман в тот вечер возвратился в хороший караван-сарай, где были отведены хорошие помещения для него и для его спутников, оказалось, что его дожидается посланец везира Муинеддина Сулеймана Перване, того самого, который потом казнён был монголами. Везир прислал приглашение Осману, гостю султана. Медресе, построенное для богослова Кутбеддина Ширази, чтобы он имел место достойное для наставления и обучения своих учеников, открывало свои двери спустя три дня.

И вот миновало трёхдневие, и Осман явился в новую мечеть, которая называлась Кайсери и помещалась при новом медресе...

Осман оказался среди многих знатных гостей и благородных учёных. Говорились многие речи, речи умные и изысканные. Осман разглядывал чалмы, повязанные щегольски и словно бы преображавшие это блистательное собрание в цветник... Речи следовали одна за одной; и чем далее, тем менее понимал Осман... Но вот взял слово Султан Велед. Он говорил о толковании Корана, а затем вдруг произнёс: