Фаина Гримберг - Хей, Осман!

«А вот ещё и запою!» - решился он, назло всем здесь решился. Потому что какая же это пляска без музыки, без песни?!..

И он запел...

И вдруг что-то прервало его пляску и пение. А ведь все так захвачены были его голосом поющим, его движениями ловкими!.. И вдруг что-то случилось. Он не знал, что же это случилось, но песня его прервалась невольно, руки упали и остановились ноги... Он плясал спиной к воротам, но теперь обернулся; сам не знал, отчего!..

Девушка, по виду лет пятнадцати или четырнадцати, остановилась в воротах. И когда он обернулся, то вдруг и увидал её всю. И на что-то было похоже, то, как он увидал её; уже в своей жизни он так глядел на кого-то... На кого?..

Девушка одета была в платье нарядное цвета «турунджу» - оранжевое. Платье такое - с оборками в несколько рядов по подолу - показалось Осману тотчас очень красивым. Ворот платья обшит был узорчатой тесьмой, тесьма была бахромчатая и потому на грудь свешивались кисточки. К этим кисточкам привешены были подвески красные, коралловые, и ещё какие-то украшения серебряные... Волосы девушки были - на тюркский манер - разделены на две длинные, долгие пряди и перевязаны сверху, над ушами маленькими, красными широкими лентами...

Но что одежда нарядная! Осман взглянул на её лицо и замер, так и застыл... Руки неловко брошены книзу, ноги в сапогах топнули на месте, притопнули...

Девушка посмотрела серьёзно, не улыбнулась...

Он не мог поверить своим глазам! И прежде жизнь баловала его знамениями чудными и чудными. Но теперь... Как могло такое случиться?!.. Лицо девушки - это ведь было совсем лицо той красавицы с портрета франкского!.. Нежное, гладкое, карие глаза... А волосы тоже не чёрные... В сущности, у неё были каштановые волосы, но Осману, привычному к волосам ярко-чёрным, эти густые каштановые волосы показались совсем светлыми...

Она прошла мимо него и села среди других девушек. Осман услышал её голос, нежный и звонкий, но спокойный.

- Что здесь у вас? - спрашивала она. - Кто этот человек? Отчего он стоит посреди двора?

- Он не сумел разгадать простую загадку! - отвечала одна из девушек.

- Какую же?

- Самую простую - Гель бизим эве - кояйим гётюне!..

Осман всё не мог стронуться с места. Он так и стоял посреди двора. Он видел, как эта милая красавица нахмурила бровки:

- Этот человек - не из нашего селения! - заговорила она. - Откуда ему знать наши игры и шутки? И что же он подумает о нас, когда станет слушать такие загадки? - Гость! - теперь она обратилась к Осману. - Гость! Не думай о нас ничего дурного! Разгадка вот какая: это миндер - мягкая подушка, чтобы не было жёстко сидеть на полу!..

Осман сделал несколько шагов вперёд по двору, отчего- то к воротам... Но её голос нежный остановил юношу...

- Гость, не уходи! - проговорила она. - Здесь никто не хочет обидеть тебя. Не думай о нас дурно...

Каким тёплым было звучание, полнозвучие её нежного голоса!.. А ему вдруг почудилось, будто слух его обострился до последней крайности и оттого различает он каждый, самый тонкий, самый краткий звук её голоса...

- Я не думаю о вас плохо... - А его голос чудился ему теперь совсем незнакомым, неуклюжим каким-то, будто приходящий издали гром близящейся грозы... - Я — Осман, сын Эртугрула!..

Он повернулся от раскрытых ворот и пошёл широкими шагами к месту своему прежнему. Сел. Но она сидела чуть в глубине, среди товарок, и он не видел её. А, может быть, он не видел её, потому что темнело больно в глазах при взгляде его на неё. На всех здесь он мог смотреть, мог видеть их; а на неё - нет, её - нет...

- Так это и есть Осман, сын Эртугрула! - Голосок её поднялся, взлетел до возгласа певческого. - Я могла бы догадаться и прежде. По твоим косам, Осман, сын Эртугрула. Ты - тюркский воин... Мерхаба, Осман, сын Эртугрула!..

Покамест она говорила, покамест звучали все произнесённые ею слова, что пережил Осман?! Ему вдруг начинало казаться, что он занимает её сердце и разум, привлекает её; и тогда охватывала Османа такая, такой силы неимоверной безумная и бессмысленная радость!.. Но вот она перестала говорить, голос её отзвучал. И Осман понял, что все её слова — одна лишь положенная учтивость. И всем телом почуял, как в груди, где сердце, раскрылась очень стремительно большая пустота. Он прежде и не думал, что возможно такое. Такая тоска, тоска... будто он хочет умереть и никак не может умереть...