Борис Горин-Горяйнов - Федор Волков

— Дела из рук вон плохи, братишки. Делиться надо.

— Нечего делиться, — сказал Федор. — Мы уже все обмозговали с Алешей. Он вовсе вернулся. Покончил со своим баловством. Сокращайте дело и орудуйте с ним вдвоем, насколько в силах. О нас троих не заботьтесь. Мы как бы выделены, ломти отрезанные. И из купечества нас исключай. Помаленьку и исподволь начинайте сызнова. Туго очень будет — поможем сообща. Нам с Григорием жалование назначено, полтораста рублей. И на Гаврилу надежда есть. Все лишнее — побоку.

На том и порешили с двух слов.

Перешли на театр. Оказалось, что ярославский «волковский» театр действует все время и без больших перерывов. Орудуют больше первоначальные «пайщики» сего предприятия. Заправляют всем Канатчиковы. Сильные трагедии ставить набегают. Дают чаще общепонятное. Сегодня большой день. Идет комедия с национальными русскими песнями и плясками: «Не родись ни хорош, ни пригож, а родись счастлив», сочинение какого-то Луки Яблонского. Не в дальнем времени давали героическое представление господина Баркова: «Геройства княжны Ольги Пожарской». Геройства, по правде сказать, было немного, больше тех же песен и плясок. Ничего, смотрителям это нравится. Пьесы обычно Ванюшка Нарыков из Питера присылает, на свой вкус. И откуда он их только выкапывает! Не забывают комедий и самого Федора Волкова: «Всяк Еремей» и «Суд Шемякин». Обидчивого воеводы Бобрищева-Пушкина давно уже нет, а новый воевода с удовольствием всем объясняет, что оные комедии сочинены в издевку над его пузатым предшественником.

Помещик Иван Степанович Майков с семейством давно уже проживает в своем дальнем имении. Даже зимой не заявляется в город. Поговаривают — больше из боязни стать посмешищем для всего честного народа, ибо его сварливая сожительница — француженка взяла привычку колотить его открыто и чем попало — чаще всего турецкой туфлей — по щекам.

Старенький архиерей развязался, наконец, со своими «козликами» и с год тому назад тихо «почил в бозе». Архимандрит о. Иринарх отозван митрополитом Арсением в его резиденцию — Ростов Великий. Слыхать, они ноне шибко ратуют за восстановление исконно-российских порядков, допрежь «антихриста и его ангелов» бывших. Так что среди частырей и их паствы идут смута и склока великие.

Вечером Федор присутствовал на представлении незатейливой комедии. Встречен он был ярославскими комедиантами с почетом и радостью, как родоначальник всего поколения комедиантского.

Семен Куклин и Демьян Голик не теряли даром времени. Одетые нижегородцами, они разыгрывали вдвоем комическую сцену в народном духе и «отдирали русского».

В словесном предуведомлении публике они были названы «придворными ее величества российскими комедиантами».

Около месяца времени пролетело для Федора как один день. Ежедневные разговоры с ребятами о театре, улаживание торговых дел, — все это не только не отягощало Федора, а, напротив, подбадривало и вливало в него новую энергию, об упадке которой в последнее время он так часто говорил.

Как-то сама собою начала намечаться линия его дальнейшего поведения в Петербурге.

Провожали придворного комедианта по весенней распутице чуть ли не всем городом.

В Питер Федор прибыл 21 марта и немедленно явился к корпусному начальству. Его поместили вместе с братом Григорием, который уже с месяц как начал ученье.

Для Федора началась жизнь тихая и незаметная, заполненная усидчивым трудом до последней минуты. Такая жизнь оказалась как раз по нем. Ни бестолковой сутолоки, ни раздражающих волнений. Работа, сосредоточенность, размышления. Время, проведенное в корпусе, он всегда вспоминал с теплым чувством признательности.

Неутолимая жажда знания, владевшая Федором с детства, здесь впервые получила некоторое удовлетворение.

Кроме предметов, предусмотренных программой корпуса, он занимался еще многим, не входившим в эту программу.

Приобрел клавикорды и скрипку на собственный счет. Усердно брал уроки музыки и композиции.

Возобновил занятия живописью. Сначала работал урывками, под руководством своего друга Перезинотти, потом, по совету Олсуфьевой, начал довольно аккуратно посещать мастерскую живописца Аргунова. Здесь Федор столкнулся с безродным юношей из придворных певчих Антоном Лосенко и положительно был поражен его совсем не ученическим талантом. Уменье владеть кистью, верность глаза и, главное, чувство правды и натуры у Лосенко, казалось, были прирожденными, — так легко он справлялся с труднейшими художественными этюдами. Новые знакомые очень быстро стали близкими друзьями.