Борис Горин-Горяйнов - Федор Волков

Волков мучился непритворно. И за себя и за Елену Павловну. Она это видела, но притворялась, будто ничего не замечает. Порой ему хотелось наговорить ей обидно-жестоких слов. Порой — стать на колени и просить прощения, в чем — он и сам не знал хорошенько. Кажется, в том, что он не может дать ей всеобъемлющей любви, представление о которой взлелеял в своей душе, отголоски которой чувствовал во всех играемых им драмах.

Что это не настоящее, не жизненное чувство, — Федору не приходило и в голову. Он ощущал в себе ужасный разлад и пытался устранить его при помощи готовых сценических образов и сложившихся под их влиянием мыслей.

Перед ним неотступно стоял призрак далекой девушки. Он перед нею не был ни в чем виноват, но чувствовал себя виноватым во всем. Он пытался убить в себе любовь к ней. Не разыскал ее, не повидался с ней, не раскрыл перед ней свою душу, не утешил ее, если и она столь же несчастна. Не боролся, а просто малодушно изменил своему чувству.

Мысль о Татьяне Михайловне начинала становиться навязчивой, как бы манией.

Однажды, играя Синава, в сцене когда ему представляется тень погибшего из-за него брата, Федор почти ясно увидел в полумраке темной кулисы устремленные на него страдальческие глаза Тани, как это не раз бывало в Ярославле. Федор с криком вскочил с сиденья и невольно стал пятиться в глубину, увлекая за собою тяжелое кресло. Остановился он только у задней завесы, встретив препятствие в попавшейся на пути массивной колонне.

Зрительный зал разразился взрывом рукоплесканий, несмотря на присутствие в театре императрицы, при которой не разрешалось аплодировать, пока она не подаст знак, захлопав в ладоши первая. Впрочем, императрица с жаром аплодировала сама, и невозможно было установить, кто начал.

Эта сцена явилась триумфом для Волкова — актера и пыткой для Волкова — человека.

Случайность с креслом произвела настолько сильное и естественное впечатление на зрителей, что впоследствии к этой «находке» прибегали все актеры, игравшие Синава после Волкова. Сначала это были французы, потом Дмитревский, получивший роль в наследство от Волкова.

Постепенно Федор пришел к определенному заключению: он не вправе вступать в связь с женщиной, пока не порваны все внутренние нити, связывающие его с Таней. Ее брак — не препятствие. Пока она жива, он не может рассчитывать на личное счастье с другой. Непреодолимая сила будет властно оттягивать его назад, к прошлому.

Волков еще раз посетил домик в Замоскворечьи, в надежде напасть на след Татьяны Михайловны. Однако безуспешно.

Он дал слово еще вчера навестить Олсуфьеву. Решил не пойти и сегодня. Завернул к маёру Рамбуру. Там был Перезинотти. Собирались обедать.

— Явился, пропащий! — встретил его сердито Рамбур. — Из-за него я не обедал, почитай, две недели.

— Почему же, Степан Степанович?

— Да потому, что я не шакал, чтобы рвать пищу в одиночестве.

— А синьор Перезинотти?

— Также пропал. Два сапога — пара. И этот влюбился и с остервенением предается своей позорной страсти. Южная кровь! Пока не обмусолит всей краски с предмета увлечения, в здравый рассудок не вернется.

— Синьор Перезинотти, как сие понимать? — обратился Волков к итальянцу.

Тот сидел, улыбаясь во все лицо.

— Стефан Стефанович шутит, — сказал он.

— Хороши шутки. Ведь только что рассказывал, как две недели простоял на коленях перед этой своей… как ее? синьорой Фрески или Трески, провал ее возьми. И божественная-то она, и сияющая, и блистающая, и порабощающая, и чорт ее разберет какая еще там! А я через нее с голоду подыхай! И ведь какое извращение больной страсти: предмет-то, кажется, сверхпочтенного возраста! Когда, говорите, оная чаровница свет-то увидела?

— Не позднее двенадцатого века, — сказал, закатывая глаза, Перезинотти.

— Не позднее! Не угодно ли? Значит, опоздай она появиться на пару годов — и цена уже ей не та в глазах сего сумасбродного синьора. Естеству противно!

— Где вы откопали подобную прелесть, синьор? — спросил Федор.

— Далеко. Как это? Закраина… конец Москве. Дальше пусто, ничего нет…

— Край света, — пробурчал Рамбур.

— Все заборы, заборы и маленькая Chapele… [75] Часовня (франц.). церковушка.

— Как называется церковка? — спросил Федор.

— Сан-Джорджино… Святой Георгий… но… но… вот запамятовал, на чем…

— На Пупырышках… — подсказал Рамбур.

— Нет, нет синьор. На чем-то другом Aspetti… [76] Погодите (итал.). Не могу припомнить… Ничего, завтра я поведу вас туда, и вы сами будете иметь честь видеть оный шедевр.