Борис Горин-Горяйнов - Федор Волков

— Нет, дорогой Перезинотти, оное посещение состоится даже вопреки визитации всех очаровательных синьор града Москвы. Я готов.

Волков и Перезинотти, прихватив с собой Якова Шумского, отправились к Красным воротам в Немецкий театр.

Театр не внушал никакого доверия. Деревянное, малопоместительное, неуютное здание с плохим освещением.

У входа, по немецкому обычаю, висел печатный «цеттель» [77] Немецкое слово, означающее: записка, афиша. на русском и немецком языках, — вместе и афиша и либретто, пересказывающее вкратце содержание представления.

В этот вечер на «цеттеле» значилось:

Комедия на итальянский манер с пением, танцами, переодеваниями и волшебными превращениями, с интермедиями и куплетами на российском диалекте:

LO SPIRITO FOLLETTO CANTANDO ODER:

DER VERLIEBTE POLTERGEIST [78] «Поющий дух Фоллетто, или Влюбленный домовой». (В тексте дан вольный перевод заглавия пьесы). ,

a по-русски:

«Влюбленный домовой, или Женская неверность»

Главные роли исполняли: Фоллетто — фрау Керн, Панталона — герр Гильфердинг, Арлекина — герр Сколярий, Скапина — герр Керн.

Далее шло длиннейшее перечисление действующих персон, интермедий, переодеваний, перемен декораций и т. п.

Афиша в общем была довольно заманчивая, хорошо и толково составленная, с интригующими сентенциями и нравоучениями.

Только в одной роли Фоллетто обещалось до тридцати переодеваний: индейцем, испанской цыганкой, итальянским лаццарони, русским мальчишкой, немецкой фрейлейн, венецианским гондольером, русской крестьянкой, французской мамзелью, валдайской девушкой, немецким чортом и т. д.

— Давно чертей не видал, — сознался Шумский. — Может, русского покажут? Немецкий чорт противу нашего в подметки не годится. Эх, в Ярославле у нас по части чертей было раздолье! Отец Иринарх зело их обожал. Помнишь, Федор Григорьевич? Черти получались, что твой шоколад.

Приятели уплатили в кассе и заняли отдельную ложу неподалеку от сцены.

Играл жиденький оркестрик. На занавесе были намалеваны летящие толстомордые амуры и хоровод упитанных, полураздетых девиц явно немецкого происхождения — с оранжевыми грудями и икрами. Амуры целились в девиц стрелами из луков, похожих на перерезанные обручи от бочки. Девицы, запрокинув головы и полуоткрыв рты, как бы готовились поймать ими стрелы.

Перезинотти, увидя эту живопись, даже раскрыл рот.

— «Аль-фреско», — подмигнул ему Волков.

Итальянец таинственно поднял палец:

— В обществе сие художество назвать неприлично.

— Художество не плоше всякого другого, — умилился Шумский. — А вон и чортик, гляньте, в кустах. Милый чортик! Как ты похож на моего друга Иконникова! И даже с образком в руках. Эх, не прихватили Иконникова!

Действительно, из кустов подглядывал за девицами яркорыжий фавн с цевницею в руках, которую при желании можно было принять и за небольшую иконку.

Публики набралось уже достаточно. Преобладали русские поддевки и бородатые физиономии. В полутемном райке копошились какие-то головы, однако деталей нельзя было рассмотреть. Оттуда несся нестройный гомон, смех, взвизгивания, щелканье орехов. Орехи щелкали и на скамьях партера. Часто хлопали откупориваемые бутылки с кислыми щами [79] Сорт кваса. , разносимыми в корзинках какими-то кучерявыми молодцами. Часто из райка и галдарей второго яруса на голову сидящих внизу сыпался целый дождь подсолнуховой шелухи.

— Конфетти, — сказал Перезинотти. — В Италии для сей цели употребляются мелкие разноцветные бумажки.

— Бумажки не вкусно жевать, — изрек Шумский.

Заиграла веселая музыка. Представление началось интермедией в публике, при опущенном занавесе. Неожиданно у самого входа в партер начался шумный скандал. Панталон гнался по театру за своей женой Коломбиной, уверяя, что эта ветреница только что целовалась на глазах почтеннейшей публики с бездельником Арлекином. Арлекин с Коломбиной метались по всему театру, выкрикивая задорные реплики, прятались за зрителей, прыгали и кувыркались. Панталон гнался за ними с толстой палкой. Когда он, наконец, настиг их около оркестра и поднял палку, чтобы пустить ее в дело, двое влюбленных, пробежав буквально по плечам музыкантов, очутились на просцениуме, у самого занавеса.

Публика захохотала, захлопала в ладоши. Пока неуклюжий Панталон пытался пробраться к ним на авансцену, парочка уже успела спеть весьма двусмысленный дуэт на немецко-русско-итальянском языке.