Виктория Холт - Исповедь королевы

Я всячески обнаруживала свои чувства и тут же заявила, что мы должны устроить в Трианоне праздник в честь шведского короля, а про себя решила, что это будет такой праздник, какого Трианон еще никогда не знал.

Все, кто окружал меня, многозначительно приподнимали брови. Они хихикали и шептались, прикрывая рот рукой. В чью же честь на самом деле должен был быть дан этот праздник?

Прежде я никогда не питала к Густаву особой любви. Когда он в последний раз приезжал во Францию — а я тогда была еще дофиной — он подарил любимой собаке мадам Дюбарри бриллиантовое ожерелье. Я сказала, что это глупо и, кроме того, вульгарно, ведь он оказал больше внимания любовнице короля, чем будущему королю Франции.

Но теперь это был король Акселя, и я стремилась как можно лучше принять его. Ведь вместе с ним я буду принимать и своего любимого графа.

Мы дали представление в театре Трианона — «Le Dormeur Eveillé» [104] «Пробуждение спящего» (фр.). Мармонтеля, после чего направились в английский сад. Среди деревьев и кустарников скрывались фонари. Я распорядилась, чтобы позади «храма любви» выкопали канавы, заполнили их вязанками хвороста и подожгли его. Благодаря этому храм, казалось, вставал из пламени.

Густав сказал, что у него такое впечатление, будто он находится на полях Элизиума. Это как раз и соответствовало моему замыслу. Вот почему я распорядилась, чтобы все были одеты в белое и бродили по саду подобно обитателям рая.

В такой обстановке мы с Акселем получили возможность быть ближе друг к другу и даже целоваться. Одетые в белые одежды, в сумерках этого чарующего вечера мы верили, что действительно попали в иной мир, в наш собственный мир, где не было места долгу и реальности.

Когда подали ужин, мы больше не могли оставаться вместе. Я переходила от стола к столу, следя за тем, чтобы моим гостям вовремя подали мясо оленя, которого король убил на охоте, великолепные блюда с осетром, фазаном и прочие известные деликатесы. Я желала, чтобы все было по-домашнему, несмотря на роскошь — ведь даже при дворе никогда еще не было такого роскошного праздника, — потому что хотела сохранить свои иллюзии о простой жизни, которую якобы вела в Трианоне.

У меня было немного возможностей поговорить с Акселем, и я знала, что, когда Густав уедет, Акселю придется уехать вместе с ним. Через несколько дней после этого приема, который дал повод шведскому королю сравнить его с Элизиумом, мы с Акселем, Густав, а также некоторые наши придворные и члены свиты, сопровождавшей шведского короля, наблюдали, как два невероятно смелых человека — Палатр де Розье и Пруст — поднялись на воздушном шаре в воздух высоко над нашими головами. Шар был украшен изображением гербов Франции и Швеции и носил имя «Мария Антуанетта». Я с трудом верила собственным глазам, и на всех остальных это тоже произвело сильнейшее впечатление. Мы ожидали неминуемой катастрофы, но шар долетел от Версаля до Шантильи, и все только и говорили, что о чудесах науки.

Что же касается меня, то я думала только об Акселе и о том, что скоро нам снова предстоит разлучиться. И каждое новое расставание было труднее вынести, чем предыдущее.

Я хотела оставить ему какой-нибудь сувенир на память, что-то, что напоминало бы ему обо мне. Поэтому я подарила ему маленький календарь, на котором вышила слова:

Потом Аксель вместе с королем вернулся в Швецию.

Мадам Виже Лебрюн писала мой портрет. Она была очаровательным и утонченным созданием и привлекала меня. Я любила болтать с ней, пока она работала, и наблюдать, как на ее холсте возникала картина. Однажды я спросила ее:

— Скажите, если бы я не была королевой, можно было бы мое выражение лица назвать надменным? Как вам кажется?

Она уклонилась от ответа, словно мой вопрос его и не предполагал, хотя могла с уверенностью сказать, что даже несмотря на то, что я королева, многие считают, что я выгляжу надменно и излишне вызывающе. Моя презрительно вывернутая нижняя губа, на которую было обращено внимание, еще когда моя внешность так свободно обсуждалась французскими посланниками при дворе моей матушки, с годами стала еще резче выделяться на моем лице. Эту черту я унаследовала от своих предков, Габсбургов. Я рассказала об этом мадам Лебрюн, на что она, улыбаясь, ответила, что отчаялась найти те оттенки цвета, которые бы позволили ей точно воспроизвести цвет моего лица.