Виктория Холт - Исповедь королевы

Но, несмотря на то, что нам с Акселем не удавалось остаться наедине, мы много беседовали. Он рассказал мне о своей любящей матери и о своем отце, которого глубоко уважал. Он признавал, что его отец был немного скуповат и желал бы, чтобы его сын перестал скитаться по Европе и начал делать карьеру. Аксель рассказал мне даже о мадемуазель Лейель, шведской девушке, которая жила в Лондоне и за которой родители послали его ухаживать.

— Ее большое состояние очень привлекает мою семью, — сказал он.

— А вас?

— Я не питаю отвращения к большим состояниям.

— Она красива?

— Ее считают красивой.

— Мне интересно было бы услышать о ваших приключениях в Лондоне. Расскажите мне о них поподробнее!

— Я был гостем в роскошном особняке ее родителей.

— Должно быть, это было очень приятно.

— Нет, — сказал он, — Нет!

— Но почему же — нет?

— Потому что я вовсе не был ее восторженным поклонником.

— Вы удивляете меня!

— Конечно, нет! Меня преследовала мечта. Что-то случилось со мной однажды… несколько лет назад… в Париже, в Опере.

Я боялась говорить с ним, потому что прекрасно знала, что мои невестки безмолвно наблюдают за мной.

— Ах! И вы так и не попросили ее руки?

— Попросил. Ведь таково было желание моего отца и мое тоже, чтобы угодить ему.

— Значит, вам предстоит женитьба на этой богатой и красивой женщине?

— Никоим образом! Она отказала мне.

— Отказала вам?!

— Ваше Величество, в вашем голосе слышится недоверие. Но она благоразумная женщина. Она почувствовала мою неискренность.

Я весело рассмеялась.

— Нам не хочется, чтобы вы уезжали в Лондон… так скоро! Вы ведь только что приехали в Париж.

Так шли дни. Происходили великие события, но я не обращала на них внимания. Только впоследствии я стала задумываться об этом. При дворе повсюду велись разговоры о конфликте между Англией и ее колонистами в Америке. И говорили об этом с радостью. Французы были в восторге от того, что их давние враги — англичане — попали в беду. Хотя в Париже рабски подражали английским обычаям, все же французы испытывали врожденное чувство ненависти к своим соседям по другую сторону Ла-Манша.

Французы не могли забыть поражений и унижений Семилетней войны и всего того, что они потеряли в результате ее и что досталось англичанам.

Начиная с 1775 года, с начала нашего правления, мы одобряли действия американцев. Многие французы даже считали, что Франция должна объявить Англии войну. Я вспоминаю даже, как за некоторое время до этих событий мой муж говорил мне, что если мы объявим войну Англии, то это, вполне вероятно, может привести к примирению Англии со своими колониями. В конце концов, и те, и другие были англичанами, и, если бы их атаковала иностранная держава, они без труда смогли бы объединиться. Луи никогда не желал войны.

— Если я начну войну, — говорил он, — то не смогу принести моему народу всю ту пользу, которую желаю ему принести.

Тем не менее, когда Америка 4 июля 1776 года объявила о своей независимости, мы были в восторге и желали поселенцам успехов. Я помню троих американских депутатов, приехавших в то время во Францию: Бенджамина Франклина, Сайлеса Дина и Артура Ли. Какими серьезными они были! Как мрачно они выглядели в своих полотняных костюмах и с ненапудренными волосами! Они казались необычными на фоне наших изысканных щеголей. Тем не менее они были в моде, и их везде принимали. Когда маркиз де ля Файетт уехал в Америку, чтобы поддержать колонистов, многие французы последовали за ним. Они оказывали давление на короля, желая чтобы тот объявил войну, но Луп по-прежнему был против этого. Все же мы тайно послали в Америку помощь в виде оружия, боеприпасов и даже денег. Но случилось так, что в то время произошло сражение между нашим кораблем «Бель Пуль» и британской «Аретьюзо», и Луи, против желания, был вынужден объявить Англии войну — по крайней мере, на море.

Я слушала рассказы Акселя об американской войне за независимость. Он был горячим сторонником свободы, а я повторяла его аргументы своему мужу. Это был пожалуй, один из тех редких случаев, когда я заинтересовалась государственными делами.

Луи в то время старался во всем угождать мне. Думаю, что мой голос, присоединившийся к голосам многих других людей, в определенной степени способствовал тому, чтобы привести его к решению объявить войну на море.

Я горячо поддерживала американцев в их борьбе против англичан. Но, когда кто-то спросил моего брата Иосифа о его мнении по этому вопросу, он ответил: «Я — роялист в силу своего происхождения». Мерси передал мне замечание моего мужа. Это было предостережением, напомнившим мне о том, что я, будучи сама королевой, от всего сердца поддерживаю тех, кто восстал против монархии. В этом споре ни те, ни другие не были правы. Короли и королевы, считавшие, что их подданные имеют право восстать против них при определенных обстоятельствах, — не слишком ли они рисковали? Так думал мой брат Иосиф. А ведь он был более опытным, чем я.