Хосе Рисаль - Флибустьеры

Отец Флорентино перестал играть и подошел к окну. Океан был пустынен — ни лодки, ни паруса. Нет, этот путь не годится! Вдали виднелся необитаемый островок, но он лишь напоминал старику о его одиночестве и придавал океанским просторам еще более пустынный вид. О, бесконечность порой так гнетет душу!

Отец Флорентино пытался разгадать смысл грустной, иронической улыбки, с которой Симоун выслушал известие о предстоящем аресте. Что означала эта улыбка? А потом, когда он сказал Симоуну, что придут за ним только в восемь вечера, тот опять улыбнулся, еще более грустно и иронически! Как это понять! Почему Симоун не думает о побеге?

На память ему приходили слова святого Иоанна Златоуста из речи в защиту евнуха Евтропия: [194] Евтропий — первый министр римского императора Аркадия (395–407), бывший пленный раб, евнух. В борьбе за власть с императрицей Евдокией Евтропий потерпел поражение и был осужден на смерть. Надеясь на защиту архиепископа Константинопольского Иоанна Златоуста (ок. 347–407), своего ставленника, Евтропий пытался укрыться в его церкви, использовав «право убежища». Златоуст, однако, отказал ему в приюте, произнеся при этом в церкви знаменитую проповедь о тщете земного величия. После ссылки, долгих скитаний Евтропий все-таки был казнен. «Никогда еще не было столь уместно сказать: суета сует и всяческая суета!»

Да, всего неделю назад Симоун был богат, могуществен, внушал всем страх и почтение. И вот, низвергнутый, гонимый, как Евтропий, он ищет убежища, и не у церковного алтаря, а в убогой хижине бедного филиппинского священника, затерянной в глуши лесов, на безлюдном берегу океана! Суета сует и всяческая суета! Не пройдет и нескольких часов, как этого человека арестуют, стащат с постели, на которой он лежит беспомощный, не посмотрят на его тяжкие раны! Враги хотят его заполучить живым или мертвым. Как спасти его? Где взять проникновенные слова константинопольского епископа? И ему ли, жалкому священнику-филиппинцу, надеяться на силу своего красноречия, ему, чье смирение тот же Симоун в дни своей славы поощрял и ставил в пример?

Отец Флорентино уже забыл, как холодно принял его ювелир, когда, два месяца тому назад, он пришел с просьбой заступиться за Исагани, попавшего в тюрьму из-за своей горячности; забыл он и о том, сколько стараний приложил Симоун, чтобы ускорить свадьбу Паулиты, эту злополучную свадьбу, из-за которой Исагани впал в глубокую меланхолию, внушавшую опасение его дяде; обо всем забыл отец Флорентино, он думал лишь о состоянии больного, о долге гостеприимства и с мучительным напряжением искал выхода. Должен ли он спрятать ювелира, помешать исполнению приказа властей? Но самого-то Симоуна, видимо, это не тревожит, он улыбается…

Так размышлял почтенный старец, когда вошел слуга и сказал, что больной зовет его. Отец Флорентино прошел в соседнюю комнату; это было чистое, хорошо проветриваемое помещение с полом из широких, гладко оструганных и натертых до блеска досок; обставлена была комната тяжелыми старинными креслами простой работы, без резьбы и узоров. У стены стояла большая кровать с четырьмя колонками, поддерживавшими полог, рядом с ней — столик со склянками, корпией и бинтами. Скамеечка для коленопреклонения перед распятием и полки с книгами говорили о том, что это была спальня самого хозяина, которую он предоставил ювелиру, по обычаю филиппинцев — отводить гостю лучшую комнату и лучшую постель в доме. Окна были распахнуты настежь, чтобы больной мог дышать целительным морским воздухом и слышать успокаивающий однообразный шум прибоя. Это уже было вопреки обычаю — при малейшем насморке или пустячной головной боли филиппинцы закрывают окна, законопачивают все щели.

Отец Флорентино взглянул на больного и был поражен происшедшей в нем переменой. Прежнее спокойно-ироническое выражение исчезло; лицо было искажено, как будто он силился подавить боль, брови сдвинуты, взгляд тревожен, губы кривились в горькой усмешке.

— Вы очень страдаете, сеньор Симоун? — участливо спросил священник, приближаясь к постели.

— Скоро страдания мои прекратятся! — тихо проговорил ювелир.

Отец Флорентино в ужасе всплеснул руками, страшная догадка мелькнула в его уме.

— Что вы сделали, господи боже? Что вы приняли? — воскликнул он, протягивая руку к склянкам на столике.

— Поздно! Противоядия нет! — скорбно усмехнулся Симоун. — А что, по-вашему, я должен был сделать? Прежде, чем пробьет восемь… Живым или мертвым… Мертвым — да, но не живым!