Вадим Каргалов - Даниил Московский

— Жди меня здесь.

Войдя во внутренний дворик, великий князь осмотрелся. Тихо и безлюдно, будто и жизни здесь нет. Молодая послушница провела князя к игуменье. Пригнувшись под притолокой, Андрей Александрович вошел в келью. В полумраке увидел Анастасию. Она стояла у налоя, спиной к двери, оглянулась, и князь смутно различил ее лицо.

— Здрави буди, Анастасия, — сказал князь.

Игуменья тихо, но внятно выдохнула:

— Здрави будь, великий князь.

— Вот приехал глянуть на тя, Анастасия.

Здесь нет Анастасии, великий князь, здесь игуменья мать Варвара.

— Может, дозволишь присесть, мать Варвара? — чуть насмешливо спросил князь Андрей. — В ногах-то правды, чать, нет.

— Садись, великий князь.

Игуменья дождалась, пока князь уселся, сама присела на скамью напротив.

— Скажи, великий князь Андрей Александрович, что привело тебя сюда?

— Аль не догадываешься? Я ведь и поныне люблю тя, потому просить намерился: вернись.

Игуменья удивилась:

— Как можешь говорить о том? Я Богу служу и от мирской жизни отреклась.

Князь насупился:

— Не Варвара ты, не игуменья, жена моя, Анастасия.

— Была, князь. Но зри во мне и чти во мне мать настоятельницу.

Долго сидели молча, наконец игуменья обронила:

— Очнись, великий князь, на жизнь свою взгляни.

— Чего зрить ее?

— Аль нечего? Ведь всем нам на суде Господнем ответ держать. Всегда ли по правде жил?

— Я не затем к тебе приехал, чтобы обиды выслушивать.

— Великий князь Андрей Александрович, я много грешница и за то у Господа прощения прошу, ты же о своих прегрешениях подумай. А они у тя тяжкие.

— В чем?

— Не одним днем живи. Помни, что скажут о тебе потомки, народ, коему жить суждено.

Князь усмехнулся:

— Ты мыслишь умом монахини, а я — великий князь и живу, как то мне определено свыше.

— Ужли определено свыше не мир нести, а раздор, прожить в ненависти, а у потомков заслужить презрение?

— Умолкни, мать Варвара! — Князь поднялся. — Я подобное от митрополита слыхивал. Молись, игуменья.

Не прощаясь, великий князь покинул келью.

Еще зимой, по первопутку, появился во Владимире ханский посол и велел доставить в Сарай лучших каменщиков. Великий князь назвал суздальских мастеровых. И вскоре погнали в Орду больше сотни русских умельцев.

С весны начали строить в Сарае ханский дворец. Делали его из точеного камня, и получался он великолепным, резным. А мастеровые из Бухары и Самарканда добавили в него легкости и украсили изразцами цвета лазури.

С рассвета и дотемна трудились мастеровые. Щелкали бичи надсмотрщиков, раздавались окрики и падали замертво изможденные рабы, умирая на чужой земле.

Иногда на стройке появлялся Тохта, через узкие глаза-щелочки молчаливо смотрел, как снуют с раствором и камнем подсобники, стучат молоты мастеров и споро возводятся стены. Хан решил, дворец должен быть готов уже к будущему лету. Он думал, что жить в нем будет редко, ибо шатер из белого войлока, просторный и обдуваемый ветрами, — жилище, достойное потомка великих Чингиса и Батыя. Но этот дворец должен поражать величием тех, кто приезжает в столицу Золотой Орды. Гроза народов Чингис и его внук Батый покорили мир, а повелевать надо, не только нагоняя страх на королей и князей, но и подавляя их великолепием дворца и богатством, какими владеет хан. Чужеземцы должны испытывать страх и трепет перед повелителем монголов.

Завидя Тохту, звонче щелкали бичи и злее становились надсмотрщики. Опрометью бегали на помостах подсобники, будто не было в их руках тяжело груженных носилок.

С высоты строительных лесов молодой суздальский каменщик Саватий смотрел на хана и диву давался: что этого кривоногого, тщедушного человечка боится вся Орда?

Саватий хорошо запомнил воскресный день, когда в Суздаль нагрянули ордынцы. Его выволокли из избы, приковали к единой цепи с другими мастеровыми и погнали в Сарай.

Брел Саватий, к дороге приглядывался, решил для себя, рано или поздно, а попытается бежать из неволи.

Ростом невелик Саватий, но коренаст, широкоплеч, крутолоб и силы недюжинной. Как-то засел в колее воз с камнями. Не тянут кони, рвут постромки. Мужики намерились разгружать телегу, но подошел Саватий, уперся плечом, вытолкнул воз.

Но то было в Суздале, а нынче охилел он. Пища в неволе пустая, похлебка жидкая и малый кусочек лепешки в день. В животе у Саватия урчание, а ночами снилась ему еда обильная. Чаще всего — будто ест он щи наваристые с хвостом говяжьим. От голода у Саватия мотыльки в глазах летали.