Фаина Оржеховская: Себастьян Бах

Бём часто прерывал свои объяснения примерами: садился за клавесин и начинал играть. Его несколько тяготило то, что приходилось прерывать музыку пояснениями, он чувствовал, что учеников это сбивает с толку. Фуга лилась единым потоком, остановки в ней были недопустимы, неестественны. Вся ее сила заключалась именно в безостановочности.

Сказав об этом, как об одной из главных особенностей фуги, Бём не счел возможным прерывать ее течение и сыграл ее с начала до конца. Потом спросил увлеченно и торжествующе:

– Понятно ли вам?

Ученики молчали – выражение их лиц вполне удовлетворило Бёма.

Весной тысяча семьсот четвертого года в городе Арнштадте была построена новая церковь. Горожане обрадовались этому событию. В Арнштадте не было никаких развлечений, кроме тех, которые сами жители могли изобрести для себя, и церковь, до известной степени, заменяла театр.

По воскресеньям в обширном сквере, разбитом перед входом в новую церковь, было многолюдно и шумно, почти как в дни ярмарки. Здесь, сидя на широкой скамейке перед началом церковной службы, торговцы, не теряя времени, обсуждали свои дела. Здесь резвились дети, бегая по песчаной дорожке вокруг фонтана. Прохаживаясь, судачили кумушки, переговаривались девушки, и, уж наверное, не одна из них, отстав от подруг и усевшись в тени, рассеянно перебирала молитвенник, в котором было спрятано зеркальце. Возлюбленный стоял сзади и ожидал, когда она повернет голову. А она не торопилась, ибо видела все так ясно, словно у нее были глаза на спине.

Колокол призывно гудел, но это не мешало бродячему шарманщику выводить свою песенку, в то время как маленький сурок, сидевший у него на плече, обозревал толпу умными глазами и вертел во все стороны мордочкой. Как будто знал об указе, преследующем бродячих музыкантов, и ждал минуты, чтобы гримаской предупредить хозяина о приближении стражников.

А шарманщик пел:

Я знал двух детей королевских, Печаль их была велика. Они полюбили друг друга, Но их разлучила река.

Старожил Арнштадта, философ Лазиус, грея на солнышке свои кости, говорил обступившей его молодежи:

– Некоторые отчаявшиеся люди говорят, что тридцатилетняя война до того опустошила умы и сердца, что в Германии не стало песен. Какое несчастье! Но нет, песня не скудеет в народе, что и доказывает нам этот оборванный шарманщик. Правда, теперь уже не слыхать тех могучих песен, которые в старину поднимали людей на битву за свои права. Да и могучих людей теперь не встретишь…

– Все старики говорят так, – заметил кто-то в толпе, – в дни их молодости все было лучше!

– В дни моей молодости! Нет, я говорю не о своей молодости. Я и тогда смельчаков не встречал. А каковы люди, таковы и песни. Наши хоралы унылы и убоги, под стать пастору с его тягучим голосом и его дружку-органисту, который извлекает из своего инструмента такие же унылые звуки. Бедный орган! Так унизить его величие! Но я мог бы рассказать вам о хорале давних времен и о его живительном действии.

– Это легенда? – спросил кто-то в толпе.

– Это истинное происшествие. Только было это двести лет тому назад.

И Лазиус начал рассказывать:

– В начале шестнадцатого столетия проживал здесь в Тюрингии, молодой подмастерье-гравер, по имени Иоганн Вальтер. Он хорошо пел и играл на скрипке. Мелодии своих песен он сочинял сам. Они были так просты и приятны, что их легко запоминали и подхватывали.

Этот парень был обручен с хорошей девушкой, дочерью пивовара. Но, прежде чем жениться на своей красавице, Ганс должен был вступить в цех мейстерзингеров [3]– так требовал отец невесты, певец и старшина цеха. А для этого следовало получить награду на состязании певцов.

Условия состязания были трудные. Требовалось, чтобы песня была похожа на импровизацию, лилась легко и свободно. Но, с другой стороны, эта легко льющаяся песня должна была подчиняться табулатуре – сборнику правил, составленному давнишними поколениями мейстерзингеров. Малейшее отступление от табулатуры – и особо выделенный метчик ударом молотка обнаружит твою ошибку. А другой записывает число ударов. Они чередовались, эти метчики: один стучит, другой записывает. А бывало так, что их сидело не двое, а четверо и даже больше.

К сожалению, эти стуки мешали не только петь, но и слушать. Наш Вальтер прямо-таки страдал, когда кто-либо из его товарищей выступал на подобном состязании. И вот ему пришлось самому пройти через эти муки.