Фаина Оржеховская: Себастьян Бах

– Мне любопытно…

– Чудак! А латынь? Разве недостаточно вызубрить спряжения?

– Разумеется, недостаточно.

– А что еще нужно?

– Читать.

– Зачем?

– Так мне легче…

То были обычные ответы Себастьяна: «Чем труднее, тем легче». Якоб не ломал себе голову над этим непонятным объяснением и убегал к приятелям. Когда Себастьян освобождался от уроков, то присоединялся к играющим мальчикам. Он любил бег, шумные игры, работу на свежем воздухе. У жены Христофа в ее заботах о саде не было лучшего помощника.

Но Бах оставался Бахом: музыка, более чем все другие занятия, привлекала Себастьяна. Занятия с Иоганном-Христофом, которые все ученики находили скучными, приносили младшему брату несомненную пользу благодаря его постоянному вниманию. Он угадывал то, чего не договаривал педантичный педагог. Христоф никогда не хвалил и не бранил его. Бранить было не за что. Но если урок был особенно хорошо выучен, Иоганн-Христоф говорил: «Так. Ну, теперь перейдем к следующему».

Сидя у клавесина, Себастьян постоянно видел перед собой шкаф с решетчатой дверцей, в котором хранились сборники нот. Ордруфский переплетчик придал им красивый вид, и они пестрели красными и синими корешками. Но не это прельщало Себастьяна. Каждый день Христоф вынимал какой-нибудь сборник и, раскрыв его, принимался играть на клавесине, или на маленьком домашнем органе. Себастьян прислушивался, пользуясь каждой свободной минутой, чтобы проскользнуть в комнату брата. Не раз протягивал он руки к нотам, робко гладил переплет, да и выражение его лица было достаточно красноречиво. Но Христоф ничего не замечал. Окончив играть, он с невозмутимым видом водворял ноты в шкаф и запирал его, а ключ прятал в карман.

– В конце концов это же только ноты! – твердил брату Якоб.-Перестань наконец думать о них, раз не решаешься попросить!

Но Себастьян знал, что просить бесполезно. Поэтому он пробовал в отсутствие старшего брата открыть шкаф самовольно, пользуясь сломанной шпилькой, лезвием ножа и другими самодельными орудиями. В конце концов он убедился, что если просунуть руку в отверстие решетки, то можно вытащить одну из тетрадей, потоньше. Это удалось ему, и он ревностно занялся перепиской токкат [2]и прелюдий Бухстехуде.

Он переписывал их по ночам – без огня, при лунном свете. Как ни ворчал Якоб, который, набегавшись за день, крепко засыпал и не мог, при всей преданности брату, караулить у двери, как ни болели от напряжения глаза у самого Себастьяна, он не прекращал работы, пока длилось полнолуние.

Фрау Бах уже обратила внимание на его красные глаза. Возможно, что и сам Христоф заметил пропажу-одного из своих томов. Однажды ночью он явился в комнату мальчиков, бесшумно, похожий на привидение в своем ночном колпаке. Якоб, который как раз не спал в ту ночь, даже не расслышал его шагов.

– Какой стыд! – сказал Иоганн-Христоф после долгого молчания. – Наш род славится музыкантами, но в нем никогда не было воров!

Он схватил тетрадь своими цепкими пальцами и взглянул на листы Себастьяна. Их было уже довольно много. Просмотрев их, он сказал:

– Переписано аккуратно. Поэтому избежишь розог. Но все же тебя следует наказать. Помягче.

Он стал брезгливо складывать листы.

– Прошу вас, – прошептал Себастьян, протягивая к нему руки.

Якоб также стал просить за брата. Ведь он так долг» трудился над этим!

Иоганн-Христоф холодно поглядел на обоих.

– Не тревожься, – сказал он Себастьяну, – труд никогда не пропадает. У тебя укрепился почерк: это хорошо.

И бесшумно вышел, взяв с собой ноты и груду исписанной бумаги.

– Это называется «помягче»! – воскликнул Якоб. – Нечего сказать!

Себастьян ничего не ответил.

– И хоть бы накричал, рассердился по-настоящему! Однако что же ты будешь делать?

– Буду опять пробовать! – сказал Себастьян со слезами в голосе. Он не считал себя виновным.

Но, становясь старше, Себастьян уже не осуждал старшего брата, может быть, оттого, что и не ждал от него особенной чуткости. Кусок хлеба и кров над головой– это не так мало. Это даже много: ведь Иоганн-Христоф был все-таки чужой, несмотря на их близкое родство. И, когда Себастьяну исполнилось четырнадцать лет, он вместе со своим школьным приятелем Георгом Эрдманом перебрался в город Люнебург, чтобы получить работу и зажить самостоятельно. У Эрдмана была протекция, у Себастьяна – только имя, известное среди музыкантов. Но мальчики-певчие были нужны в Люне-бурге, а Христоф отпустил брата охотно.