Савва Дангулов - Дипломаты

— Посланник его величества короля Швеции генерал Свеаборг Виборг. — Генерал, разумеется, в штатском, но, казалось, его штиблеты издают звон.

Значит, резиденцией нейтралов только формально остается Питер — на самом деле и они в Вологде.

Репнин смотрел на генерала.

— Если лавр ложится на генеральский меч, таким мечом можно сокрушить горы! — сказал Репнин, смеясь, он не терял надежды встретиться с генералов еще раз.

— Генерал от церкви тоже генерал!.. — подхватил шведский посланник воодушевленно, очевидно имея в виду великого дипломата Франции.

— Был бы Талейран, а Вена будет! — заметил Репнин и, отойдя, оглянулся — шведский посланник улыбался ему заговорщически. Значит, первый шаг к беседе с ним сделан.

Однако круча над рекой действительно была похожа на веранду. Сейчас здесь собрался весь дипломатический корпус, а заодно корпус корреспондентский. Репнин оглядел веранду и вдруг увидел всю картину приема в том иронически-злом и беспощадном свете, в каком она виделась только ему. И французского посла, который на два часа прилепился к своему советнику, будто бы с собственным советником не было иной возможности встретиться, если бы американский президент не назначил Френсиса послом, а посол не устроил этот прием на осановском холме под Вологдой. И жену бельгийского посланника, чей гвардейский смех был слышен в дальнем конце Осанова, точно только ей и никому больше не был доступен скабрезный подтекст анекдота, который рассказывал английский консул. И трогательную швейцарскую пару — мосье консильер Ив Фуррер и мадам консильер Ив Фуррер, которая появлялась с дежурной улыбкой на устах: «Мы все знаем, и не пытайтесь от нас скрывать что-либо». И итальянского советника, троглодита, который шел от стола к столу и оставлял после себя зону пустыни; гости пятились от него, предусмотрительно прихватив с собой тарелки с едой. И молодого попа, высокого, великолепно сложенного, с черно-маслянистыми глазами и такой же черно-маслянистой бородой, а рядом нестареющую супругу датского консула, глядящую на попа глазами голодной волчицы. И многоопытную корреспондентку манчестерской газеты, которая в свои двадцать семь лет успела побывать и секретарем у первого лорда адмиралтейства, и телефонисткой на ночном пункте противовоздушной обороны, и санитаркой в окопах, и сестрой милосердия в венерическом солдатском госпитале. «Ничего не могу с собой поделать, — говорила она, прихлебывая виски. — Профессиональная привычка: гляжу на дипломатов и вижу их голыми, начисто голыми — какие у них животы, бедра и все прочее…» Репнин смотрел на дипломатов, думал: «Наверно, и я вижу их голыми, совсем голыми».

А навстречу Репнину уже шла Настенька и рядом с ней шведский генерал.

— Я не знал, что человек, который так щедро прочил мне меч Талейрана, ваш муж, — говорил швед, улыбаясь.

Гостей пригласили к столу, Репнины направились вместе со шведским посланником. Только сейчас Репнин заметил: генерал чуть-чуть прихрамывал, однако это как-то не делало его ни менее мужественным, ни менее величественным. Смуглое от природы, иссеченное морщинами лицо было полно суровости, той самой, которой в избытке наделены настоящие военные и которой иногда так недостает дипломатам.

— За то, чтобы генералы были генералами, а дипломаты — дипломатами, — произнес посланник, наполняя бокалы.

— Очевидно, шведский генерал в своих устремлениях не менее бескровен, чем дипломат, — подхватил Репнин.

Женщины пошли есть мороженое к столу, где находилась сейчас мадам Френсис. Мужчины остались одни. Была та особенная минута, когда утолены и жажда и, пожалуй, голод и дипломаты торопливо разбирают гостей — у каждого свои виды на сегодняшний вечер.

— Здесь уже третий день упорно ходят слухи, — произнес шведский посланник, и его зобастая шея вздулась. — Ходят слухи, что Чичерин уступил германскому ультиматуму и дал согласие на ввод германских войск в Москву.

— А о том, что две германские колонны движутся на Москву, ничего не говорят? — спросил Репнин, внешне не показывая скрытой в этих словах иронии.

— Двойной удар со стороны Киева и Минска? — переспросил генерал, придав этой фразе не столько политический, сколько военно-стратегический смысл — слишком велико было у него искушение дать стратегической задаче свою оценку.

— К счастью, то, что так легко рассмотреть из Лондона, совершенно невозможно рассмотреть из Москвы, наши военные этого сообщения не подтверждают, — заметил Репнин все так же серьезно.