Савва Дангулов - Дипломаты

— Да, пожалуйста, — сказал Петр, а сам подумал: «Нет, не английский и не ложная тоска по английской столице определили его интерес к этой беседе. Очевидно, то, что он имеет сказать сегодня ему, Петру, он давно хотел сказать кому-то из русских, и это для него важно. Наивно думать, что, решившись на эту встречу, какие-то задачи припас только ты».

— Господин Белодед, в этот свой приезд в Брест русские действительно хотят заключить договор?

«Возможно, Гофман спрашивал искренне, в конце концов он серьезно верит, что такого желания у русской делегации прежде не было», — думал Белодед.

— Это будет в не меньшей степени зависеть и от делегации германской.

— Каким образом, господин Белодед? — Жесткие, с проседью брови Гофмана приподнялись.

Белодед может подумать ненароком, что поводья арабского скакуна, который мчал Гофмана по улицам Бреста, сейчас не у Гофмана, а у Петра. Нет, не надо натягивать поводья и осаживать коня. Лучше отпустить посвободнее и дать скакуну волю.

— Не скрою, господин Гофман, до нас дошли слухи, что завтра на стол будет положен договор, который… — В наступившей тишине Петр все еще слышал цокот копыт и поскрипывание седла.

— Да, да, господин Белодед. — Конь шел такой бодрой рысью, что Гофману стоило труда перевести дух.

— Будет положен договор, который не совсем тождествен прежнему тексту, — сказал Петр, прослаивая каждое слово молчанием: такое впечатление, что скакун перешел с рыси на галоп.

— Не значит ли это, что русская делегация готовится в очередной раз хлопнуть дверью?

Наверно, настало время сказать все, о чем наказывал Чичерин накануне.

Петр говорил и время от времени поглядывал в окно. Там был виден Западный Буг, замерзший и припорошенный снежком у берегов, свободный ото льда и черный посередине. Реку охватили перелески, такие же, как февральская вода, черные и бездонно-дремучие. Необъяснимо, но один вид реки, большой и спокойной, внушал Петру ощущение уверенности. Россия исстрадалась по миру, для нее сегодня нет желания насущнее. Но Россия не хочет мира любой ценой.

— Вы верите, что новая русская армия, набор который вы объявили, охранит революцию?

— Верю, господин Гофман.

Кажется, конь перешел на легкую рысь — дыхание генерала улеглось, он почти спокоен.

— На что опирается ваша вера, господин Белодед? Поймите, для меня это вопрос профессиональный.

— Простите, господин генерал, но это будет армия, на которую не распространяются ни ваш опыт, ни ваши познания.

— Что же это будет за армия, даже любопытно? — спросил Гофман спокойно — конь сменил легкую рысь на шаг, ритмичное дыхание генерала было едва уловимо.

— Это будет армия, которая впервые осознает, во имя какой цели она собой жертвует, — сказал Петр.

Гофман всплеснул руками, и сердце вновь загудело — конь мчал галопом по Бресту, казалось, кованые копыта коня падают на сухой булыжник.

— Это ваше личное мнение, господин Белодед?

— Абсолютно, господин генерал.

— Но, как всякое мнение официального лица, око не может быть только личным?

— Личное, господин генерал.

Гофман взглянул в окно, взглянул на миг и словно отпрянул: черная вода, черный лес, едва ли не черное небо.

— Господин Белодед, вам известен новый проект договора?

— Нет, я могу о нем лишь догадываться.

Гофман взял перчатки и положил на стул подле себя.

— Я сейчас не хочу знать, — он подчеркнул «сейчас», — как примет его русская делегация завтра. — Он протянул руку к стулу и потрогал перчатки — руки должны были что-то делать. — Но хочу сказать вам, — он сделал паузу и внимательно посмотрел на Белодеда, — если немецкие условия будут отвергнуты, это грозит России…

— Чем это грозит России? — спросил Петр.

Гофман пододвинул к себе маленький атлас в синем переплете — чудесное мюнхенское издание, которым так гордятся немцы.

— Господин Белодед, не хочу скрывать, положение дел на вашем фронте нам известно не хуже, чем вам. — Он раскрыл атлас и протянул руку к лупе. Петр подумал: сейчас возьмет лупу и опять станет похож на Королева. Поистине, все злое оборачивалось для Петра лицом и сутью Королева. Но Гофман так и не дотянулся до лупы. — Ваши солдаты покинули окопы и разошлись по домам. Я скажу больше: фронт фактически рухнул и нам ничто не противостоит. Неужели все это вам не ясно?

Петр понимал, в словах Гофмана есть своя логика. Однако обнаруживать это или тем более подтверждать не имело смысла.

— Вы говорите так, будто бы успехи вашей армии вам неприятны даже больше, чем мне, — рассмеялся Петр.