Вера Крыжановская - Светочи Чехии

Окружающие на минуту смолкли, а потом тот же горожанин крикнул:

— Ну! Насчет того, будто Ян Гус нас порицает, все это — глупости, болтовня баб, ни черта не смыслящих в важных делах. В Библии же сказано: „ око за око, зуб за зуб ”, так мы и поступаем по писанию. А вот что ты сказала о погибельных местах, где негодные попы пьянствуют и развратничают, к стыду истинных христиан, так это дело отличное и мы сейчас им займемся. Эй, братцы! За мной в сатанинские берлоги! Уж и ощиплем же мы там райских пташек!

Толпа сочувственно загудела в ответ и отхлынула к новой цели.

Анна прижалась к воротам соседнего дома, чтобы не быть смятой, а затем, воспользовавшись минутой, когда улица опустела, беспрепятственно отправилась на квартиру брата.

На улицах же царил беспорядок, и к ограблению храмов прибавился теперь разгром веселых домов, на которые народ накинулся с такой яростью, что разрушил до основания все их, как в Старом, так и в Новом городе.

Когда наступила ночь, буйство, большею частью, стихло, но расходившиеся страсти не могли сразу успокоиться.

Кто-то указал еще на картезианский монастырь, на Смихове, как на вражеское, немецкое гнездо, которое было необходимо разрушить, — и слово это пало на благодатную почву.

Было около десяти часов вечера, когда несметная масса оцепила аббатство. Ворота мигом были разбиты и нападающие хлынули внутрь.

Братия скрылась в трапезную, где народ издевался над ее мужеством и потешался тем, что стращал монахов, замахиваясь на них и грозя оружием, гикая или осыпая их насмешками. Но, несмотря на возбуждение толпы, ни убитых, ни даже раненых не было и гуситы удовольствовались уничтожением книг, запасов, утвари и монашеского скарба и разгромом погреба, где они разбивали бочки и жбаны и разливали по земле драгоценную влагу. [76] Palacky. „Urkundliche Beiträge zur Geschichte des Hussitenkrieges”, I. (Письмо к настоятелю картезианского монастыря в Нюренберге).

Этой сдержанностью обязаны были, отчасти, Броде, который, хотя и принимал горячее участие в событии дня и даже распоряжался нападением на картезианцев, но которому претило убивать беззащитных.

Вся ненависть и гнев старого вояки с товарищами обрушились на самый монастырь: когда монахов вытащили из трапезной и, под надежным конвоем, выпроводили в город, тогда только здание подожгли.

И массивные, чудные строения разом запылали со всех концов, как огромный костер, разбрасывая по ветру снопы искр и заливая небо кровавым заревом.

А пока огнем и разрушением заключался этот пролог гуситских войн, — страшной расплаты чехов за вековые угнетения, — тело Вацлава, поспешно набальзамированное, скрытно было перевезено из Венцельштейна в Вышеград. При той смуте, которая волновала город, пышные королевские похороны, конечно, не могли состояться, и вот в Збраславском монастыре схоронили потихоньку того самого короля, колыбель которого окружало столько надежд, славы и величия и который, после 56-летнего царствования, умер несчастным и покинутым.

Негодующая Чехия готовилась восстать под предводительством своего гениального, непобедимого вождя Жижки и удивить впервые мир величайшим зрелищем вооруженного народа, ополчившегося за веру и свободу…

Этой войне, одной из ужаснейших, которые когда-либо заливали кровью землю, суждено было принять имя кроткого, смиренного костницкого мученика, и, с одного конца его родины до другого, церкви и монастыри запылали в искупление его костра…

Спустилась роскошная июльская ночь, теплая и благоуханная. На темной лазури неба мерцали лучистые звезды, и луна заливала землю своим мягким, дремотным светом.

Широкой лентой, вся усыпанная серебристыми блестками змеилась река, а по обоим ее берегам раскинулся большой город, со стройными громадами церквей, колоколен и башен, поражающий причудливостью своей архитектуры. Среди красивых современных зданий выглядывают древние сооружение с почерневшими от времени стенами, — величавые, облеченные тайной и преданиями свидетели былого, памятники славного или кровавого прошлого, исполненные, словом, того мистического очарования, которое только протекшие века способны налагать на хрупкие творения людские.

Город этот — чешская Прага, красавица, Золотая-Прага. Она выросла и развилась за столетие, минувшие с тех пор, как в ней жили и боролись за родину и веру Гус и Иероним; но душа ее не изменилась. Как и в дни былые, здесь бьется сердце, здесь работает мозг, здесь кипит гений старой чешской земли. Но в эту дивную, летнюю ночь в ней творится нечто необычайное.