Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

— Так-так, посмотрим чего тут у него! А-а, жратва! Ну, жратву мы себе заберём! Ведь твоему папаше она больше не понадобиться.

Когда Витя понял, что его тащат к зданию тюрьмы, он перестал сопротивляться, потому что он ещё верил, что именно в тюрьме содержится Владимир Петров.

И хотя Витя шёл не сопротивляясь, его конвоиры отвешивали ему пинки и подзатыльники, просто потому, что им нравилось унижать человека; причинять людям физические страдания стало для них уже нормой, и они просто не могли без этого обойтись…

— Ну и куда его? — спросил один.

— К Захарову повели…

— Да — к Захарову, а к Соликовскому сейчас от немцев начальники приехали…

Они вошли в здание тюрьме; оказались в душном коридоре, высвеченном большой жёлтой лампой под потолком. За конторкой сидел тощий, тщедушный и весьма похожий на крысу полицай, который рылся в бумагах, и ругался тоненьким, тихим голоском — однако ж, ругался весьма грязно.

— Что, зарегистрировать его? — спросил этот, похожий на крысу полицай.

Но тут в боковом коридоре, где было совсем темно, зашевелилось нечто, и вот уже вышагнуло из мрака некое отвратительное создание. Сначала Вите даже показалось, что это вообще не человек. Тьма не хотела отступать от этого существа, и принесённые из чёрного коридора тени ещё оставались в каждом его контуре. И сначала Вите показалось, что у существа этого не было глаз, но потом он понял, что глаза всё-таки были, но они совершенно ничего не выражали — запредельная пустота была в этих глазах.

А ещё Витя Петров понял, что у этого существа всё-таки человеческие очертания: у него были руки, ноги, голова и туловище.

Ну а полицаи узнали одного из своих начальников, и вытянулись перед ним.

Сидевший за столом крысоподобный полицай пискнул:

— Здравствуйте, товарищ Захаров!

— Какой я тебе «товарищ»?! Вот я тебе дам «товарища»! — заорал Захаров.

Крысоподобный полицай задрожал, и пискнул:

— Простите, господин Захаров; привычка, знаете ли, с годами выработалась. Ведь столько лет в Советских учрежденьях проработать пришлось, а там всё товарищи, да товарищи…

— Дисциплина должна быть вот такой! — вскрикнул Захаров и показал свой большой, и затвердевший от частых наносимых им ударов кулак (но всё же этот кулак был не таким огромным и потемневшим от въевшейся в него крови, как у Соликовского).

И Захаров продолжал грозно-наставительным тоном:

— Слышали уже — у Соликовского гости немецкие.

— Слыхали. Слыхали.

— Распекают его. Говорят, что плохо мы с партизанами боремся.

Тут один полицай произнёс голосом испуганно-подобострастным:

— Так ведь только прошлой ночью тридцать два коммунягу на тот свет отправили!

— Этого мало. Всё равно, партизаны досаждают. Агитацию ведут. Листовки расклеивают. Да вы и сами всё это знаете…

Полицаи стали хмурыми. Они понимали, что раз немцы распекают Соликовского, так в конце-концов от Соликовского достанется им…

И тот полицай, который держал Витю Петрова, так сильно выкрутил ему руку за спиной, что юноша тихо вскрикнул.

Только тут Захаров обратил на него внимание, и спросил:

— А это кто такой?

Молодой полицай вскрикнул:

— Вот, господин начальник, извольте доложить: словили буяна, ломился к нам в ворота, требовал свидания с отцом.

Захаров уставился своими маленькими, заплывшими от постоянного пьянства, подлыми глазками на Витю, и спросил:

— А кто твой папаня?

— Мой отец, Владимир Петров, — прямо глядя в глаза врага, ответил Витя.

На лице Захарова появилась мерзкая улыбка, но он отвернулся от Вити, подошёл к столу, и начал перебирать лежавшие там бумаги. Он всё ещё ухмылялся, и говорил медленно:

— Помню твоего отца. Мы его много мутузили, но так он ничего нам и не сказал.

— Где мой отец?! — крикнул Витя Петров.

— Жаль, поздно ты пришёл, а то показали бы мы тебе твоего отца. Вряд ли бы ты его узнал, ведь мы над ним хорошо поработали. Но это бы тебе страх и уважение к нам внушило. Понял ты, щенок, выкормыш партизанский?!

Так с неожиданной яростью заорал Захаров, и вдруг двинул своим большим кулаком по столу, так что сидевший там крысоподобный полицай вскочил и затрясся.

Но вот вновь Захаров перешёл на умиротворённый тон. Он по-прежнему не глядел на Витю Петрова, а только на бумаги, и говорил:

— А убили мы твоего папашу. Нет его больше, понял?! И ты на меня так не гляди, понял?! Понял?! — так и не решаясь вновь глянуть на Витю Петрова, вскрикивал Захаров.