Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

Но недолго просидела она в этом ненавистном жилище, а уже скоро устроилась учительницей в Первомайскую школу. Надо ли говорить, что работала она там так подолгу, как это было только возможно. Она все силы души своей, все обширные знания, которыми владела, отдавала ученикам, в которых видела детское воплощение самой себя, в глазах их ясных видела эту, так любимую ей жажду знаний, и любовь к Жизни — чистой, светлой и одухотворённой.

Среди Шуриных учеников были: Виктор Петров, Уля Громова, Толя Попов и… Майя Пегливанова.

Несмотря на то, что Майя Пегливанова была на пять лет моложе Шуры, — Дубровина с самых первых дней знакомства крепко подружилась с ней. Про Майю Шура писала в своём дневнике:

«Майя — это бурный, молодой, ничем не сдерживаемый поток. Нет, кажется, для нее усталости, всегда в беспрерывных движениях и речах, с этими нежно-розовыми щечками и блестящими глазами…»

Да, именно такой, и в тысячу раз лучшей, каждый день и даже каждую минуту разной представлялась Дубровиной Майя Пегливанова.

Смуглая; с чёрными, выразительными очами, очень энергичная и жизнерадостная — это всё Майя. И при всём том, она была очень серьёзной, собранной ученицей; мечтала поступить в индустриальный институт. В 1940 году Майю приняли в комсомол, а вскоре избрали секретарём школьной комсомольской организации. Наконец, она была избрана членом райкома комсомола, и на этом посту оставалась до окончания школы.

Для Шуры Дубровиной, Майя была чистым, свежим и благоуханным цветком жизни. Воплощение всей энергии, всех лучших черт своих университетских товарищей, а вместе с тем — полную противоположность затхлого быта её мазанки — всё это видела молодая учительница в своей ученице.

Их отношения уже совершенно нельзя было назвать отношениями учительницы и ученицы. Две закадычные, объёдинённые духовной привязанностью подруги — они уже и дня друг без друга не мыслили. И если не гуляли по улицам родного города, который теперь Шуре казался очень милым и светлым, то встречались, ведя оживлённые беседы или даже читая друг другу отрывки из любимых романов, дома у Майи, потому что там было просторно, радостно, и сами стены и все предметы, источали, казалось, жизненную энергию Майи.

И Шура искренне верила, что то ненавистное существование в мазанке, когда один невыразительный, лишённый творчества и любви день, перетекает в другой, такой же ненужный день — что это существование уже навсегда ушло, и никогда к ней больше не прикоснётся. А впереди, с каждым днём, всё светлее, всё радостнее будет жить.

А война… До лета 1942 года эта война казалось чем-то таким отдалённым, хоть и мерзким; но ни Шура, ни Майя не верили, что родной их город вдруг окажется захваченным этими врагами, о которых говорилось столько страшного.

Но вот июль 42 — немцы пошли в стремительное наступление на этом фронте, и оккупация вдруг стала реальностью. Жители, в том числе и Майя, спешно начали готовиться к эвакуации. Но не могла со своей любимой подругой поехать Шура; не могла бросить свою мать.

Дубровина только прибежала к ней прощаться, и, увидев Майю, которая, при участии своей матери (а отец их умер ещё задолго до войны), занималась погрузкой домашнего скарба на телегу, со свойственной ей неистощимой энергией — увидев это, Шура разрыдалась, и бросилась, заливаясь слезами, на шею своей подруги. И шептала, всхлипывая, Шура:

— Майя, Майенька, да что же это? Ведь ты вернёшься?

— Шура, обязательно вернусь. Ведь не век же будут фрицы окаянные в нашем городе стоять. Наша Красная Армия вернётся. И с ней вернусь. Верь в это.

Но Майе Пегливановой довелось вернуться в Краснодон гораздо раньше Красной армии.

Пегливановы выехали из Краснодона 17 июля — за три дня до вторжения в город фашистских захватчиков. Ехали на подводе вместе с их соседями: сыном и отцом, и иногда, чтобы дать отдохнуть притомившимся на солнцепёке лошадкам, слезали с подводы, и шли рядом.

Несмотря на то, что некое всеобъемлющее, величественное и вместе с тем грозное и тёмное, подобное предчувствию смерти, чувство не оставляло Майю — она казалась весёлой, и, как и всегда — очень оживлённой. Вновь и вновь утешала она свою расстроенную мать: говорила ей, что наши войска обязательно вернуться, и освободят родной город.

Но получилось так, что под Новошахтинском колонна беженцев была отрезана от нашей Советской страны, стремительно продвигавшимися вперёд вражескими войсками и Майя Пегливанова, равно как и её семья, и многие другие люди оказались на оккупированной территории.