Пенни Винченци - Соблазны бытия

А потом, образно говоря, дверь плотно захлопнули и закрыли на засов. Больше он ничего не знал. Кажется, история была связана с Сильвией Миллер, недавно умершей матерью Барти, и самой Селией. Это все, что он помнил.

Чем дольше Джайлз раздумывал над этим, тем отчетливее понимал: скандал внизу и выходка Барти, должно быть, являлись недостающим звеном. Он снова пересмотрел записи за предшествующий и последующий годы. Никаких, даже туманных намеков на случившееся. Быть может, матери в 1909 году было не до дневника? Слишком устала или дела мешали. Но в это плохо верилось.

Запись от 1 января 1910 года не создавала ощущения, будто она сделана после очень долгого перерыва.

«Какой волнующий год нас ожидает. Мы вступаем в него с одним ребенком, а провожать будем, имея троих. Сегодня утром я чувствую себя очень устало. Ничего удивительного, если вспомнить вчерашнее торжество. Но в целом мое самочувствие прекрасное. Завтра я снова иду на прием к доктору Перрингу. Очень надеюсь, что результаты его осмотра будут такими же благоприятными, как и в прошлый раз…»

Все указывало на то, что предыдущая запись была сделана не год, а день назад.

Так где же томик этого дневника? Где материнские откровения за 1909 год? Вероятно, там же, где дневники за 1919 и 1959 годы, но где? Пытаясь найти какую-нибудь подсказку, Джайлз взял дневник за 1920 год. Запись от первого января дышала оптимизмом:

«Удивительный вечер. Все собрались. Ребенок необычайно активен! Как разительно начавшийся год отличается от прошлого Нового года, когда мы уже начинали беспокоиться, что можем потерять „Литтонс“».

И снова у Джайлза не возникло ощущения, будто мать вернулась к дневнику после годичного перерыва. Здесь явно существовала какая-то связь, и одно объясняло другое…

Помимо этих загадок, хватало других эпизодов, о которых Джайлз читал с внутренним содроганием. Они касались фронтовой жизни отца во время Первой мировой войны. Потом Джайлз всю ночь не мог заснуть. Еще один эпизод вызвал у него глубокий стыд и неприязнь к самому себе – настолько личным и сугубо интимным было содержание. Несколько недель Джайлз не притрагивался к дневникам и клялся себе, что больше не будет их читать. Однако притяжение томиков в кожаных переплетах оказалось сильнее.

Конечно, не все записи вызывали у него мрачные чувства, не все были шокирующе откровенными. Дневники содержали удивительные рассказы о ранних днях «Литтонс», о том, как в Первую мировую войну Селия и ММ в одиночку тащили на себе издательство. Джайлзу попалась по-настоящему трогательная любовная история ММ и отца Джея. Потом шел рассказ о том, как Селия своевременным приездом спасла будущего Джея от усыновления чужими людьми. Джайлз с воодушевлением читал о Билли Миллере и леди Бекенхем. По сути, бабушка Джайлза тогда здорово помогла восемнадцатилетнему инвалиду войны, лишившемуся не только ноги, но и воли к жизни. Леди Бекенхем взяла его к себе конюхом и наполнила жизнь Билли новым смыслом.

«Больше всего меня радует возможность снова видеть Барти. Она полностью потеряла веру в нас».

Барти все чаще появлялась на страницах материнских дневников. Селия любила ее. Иногда Джайлз с горечью чувствовал, что мать любила Барти сильнее, чем его.

«Она мне по-настоящему дорога. У меня такое чувство, будто она такой же мой ребенок, как и все остальные».

Потом на страницах дневников появился Себастьян и больше уже не исчезал. Это была история абсолютной любви, яростной, верной, непоколебимой, сумевшей пережить столько испытаний. Джайлз добрался до марта 1920 года, и его глаза застлали слезы.

«Кит родился! Он – наш, мой и Себастьяна, и никакая сила не сможет отобрать его у нас.

Иногда я ненавижу Себастьяна, а порой бываю так зла на него, что готова убить его. Временами я думаю, что больше не захочу его видеть. Но при всех своих противоречивых чувствах к нему я люблю его. Все сильнее и сильнее. Вот так, если брать самую суть».

И даже печаль и негодование – два основных чувства, владевшие Джайлзом по отношению к отцу, – после чтения дневников как-то приглушились и потеряли былую остроту. Запись о смерти Оливера объясняла и оправдывала очень многое в этой любви втроем со всеми ее странностями и ограничениями.

«Оливер умер. Я чувствую, что мое сердце разбито. Если бы не Себастьян, мне бы тоже захотелось умереть».

Нет, эти дневники ни в коем случае нельзя уничтожать. Они бесценные сокровища.

Кейр был очень холоден с ней, и Элспет это сильно задевало. Казалось, ничто не могло хотя бы немного изменить его отношение: ни просьбы пообедать с ними, обсудить дела и планы, ни просьбы рассказать ей, чем он теперь занимается. Он попросту заявил, что им нечего сказать друг другу.