Захария Станку - Босой

Один камень угодил полковнику в лицо. Разъяренный вояка приказал унтерам стрелять по толпе. Солдаты самовольно разомкнули цепь.

– Бегите! – крикнул кто-то.

Народ побежал. Загремели выстрелы. Крестьяне бросились врассыпную. Но не все успели убежать. Семнадцать человек остались лежать, уткнувшись лицом в пыль, заснув вечным сном, – восемь мужчин, три женщины, шестеро детей. Солдаты свалили всех в одну кучу. Всех – и расстрелянных возле школы и убитых в толпе. Вырыли широкую и глубокую могилу. Рыли понурившись, не поднимая головы. Похоронили кучей в общей могиле на окраине села, у дороги, ведущей в Турну, чтобы всяк проходящий не забывал, что значит подняться против господ.

Позднее я узнал от того же дяди Гэбуни, что случилось на Олте. Когда Тэнэсойю спросили, не унес ли он чего со двора помещика Загорица, он ответил:

– Украл трех уток…

– И что сделал с ними? Небось зажарил?

– Нет, закопал.

– Где?

– У озера Гале.

– Веди нас туда!

Привел Тэнэсойю солдат к озеру. Откопал уток. Они уже гнить начали. Капитан Загориц заставил уткокрада съесть протухшую птицу.

Тэнэсойю съел…

Отца, брата Иона, двоюродного брата Думитру Нэликэ, Тицэ Уйе и многих других привязали к жердям и увели в город, в Турну. Там посадили на баржи. И держали на баржах посреди Дуная долгие месяцы. До самого суда были вместе с ними и тетка Егоза, и тетушка Уцупэр, и Дица…

С нами осталась одна мать. Она не плачет. Говорит и говорит. Рассказывает перед сном то, что сама слышала о восстании, и о том, что происходит теперь, когда все кончено…

– Запомните, дети, и не забывайте, перескажете потом вашим детям.

– Не забудем, мама, – обещает моя сестра Евангелина.

– И ты не забудь, Дарие. Ничего не забудь…

Не забуду, мама.

Лицо у мамы как земля – черное-пречерное. Глубоко запали глаза. Потрескались губы. Это у нее от ветра.

Я ложусь. Мама укрывает меня. Проводит ладонью по лбу. И шепчет мне одному:

– Смотри, не забудь, Дарие. Ничего не забудь. И расскажи своим детям. И детям своих детей расскажи… Слышишь, Дарие? Не забудь… Не забудь, Дарие…

Ветер с Дуная пригнал облака, а облака пролились обильным весенним дождем.

И земли, которые были засеяны семенами, политы слезами и удобрены кровью, сразу зазеленели.

И села за одну ночь оделись во все новое.

А там, где не была посеяна пшеница, где не были посеяны ни просо, ни ячмень, ни брюква, – там взошла трава.

Трава остролистая.

Яркая.

Блестящая.

Вернулся кое-кто из тех, кого угоняли в города, скрутив за спиной руки, привязав к жерди – по восемь, десять, а то и двенадцать человек на одну жердь.

Они вернулись развязанными.

Развязанные возвратились в свои дома.

С раздробленными костями, с истерзанной кожей.

Они бродят по улицам, будто ступают по колючкам.

Но на улицах нет колючек.

Это оттого, что ступни их ног покрыты язвами.

Ступни ног разбиты.

Они ходят, держась руками за живот.

У них ноют кости.

Ломит поясницу.

В каждом селе встретишь женщин, повязанных черными платками.

Однако не все овдовевшие женщины носят черный платок.

На что им купить черный платок и где взять столько черных платков сразу!..

С Дуная повеяло теплым ветром.

И ветер пригнал облака.

А облака пролились дождем – обильным, теплым, весенним.

И добрый дождь возродил землю к жизни.

Ожили бескрайние поля.

Всюду разносятся запахи свежей, новой травы, новых листьев и пшеницы, которая уже на две ладони поднялась от земли.

Над погубленными людьми, лежащими в глубоких могилах, взошла новая, свежая трава.

– Куда ты, сестрица?

– Во дворец…

– Возьмешь меня с собой?

– Не возьму…

– А я пойду…

– Попробуй только, уши оборву…

Моя родная сестра!.. И оборвет мне уши!.. Не оборвет. Разве что оттаскает та уши. Да я и сам сумею защититься – как вдарю! Дома я дерусь со всеми, кто не хочет меня слушаться. Не дерусь только с тятей и мамой. Еще бы!.. Если ребенок подымет руку на отца или на мать, рука у него отсохнет вся – от плеча и до кончиков пальцев…

Правда, моя задиристость мне же выходит боком. Но это даже хорошо. Умеешь нападать – умей и получать сдачу. У меня вся голова расцвечена синяками: от палочных ударов, которыми меня потчуют приятели. Но и сами они разукрашены не меньше моего. Это мы пощекотали друг друга дубинками. Удобнее всего колотить по спине – не остается следов, разве что вздуются рубцы, да и то через неделю опадают. С головой дело хуже… Кожа тонкая – рвется, кровь хлещет потоком. Раны мы присыпаем землей. Те, что поглубже, залепляем мукой – пшеничной или кукурузной. Других снадобий у нас не водится.