Захария Станку - Босой

Возле колченогого барина, как из-под земли, вырастают бэнясские жандармы во главе с низеньким усатым пузаном-фельдфебелем. Раздается его зычный бас:

– Прибыли на сбор, господин Милиарезь… Поразвлечься. Жаль, что музыкантов не позвали…

В прежние времена, когда помещичий гнет не был таким тяжким, когда и у крестьян имелись собственные виноградники, на сбор винограда приходили цыгане-музыканты. Расположившись возле винограда, они играли на своих инструментах, угощались виноградом, пили сок. Накладывали гроздьев в торбы, чтобы принести домой цыганятам. А чего им ждать теперь? У колченогого барина даже пыли летом не выпросишь.

Разъяренный Опря Кэцуй Стрымбу орет:

– Эй! Шевелитесь, я не привык ждать с протянутой рукой…

И он отпускает крепкое ругательство. Крестьяне искоса поглядывают на барина, на приказчика, на жандармов.

Над виноградником, над просторами полей, над всеми нами занимается нежно-золотистое утро. Со станции доносится тонкий и протяжный гудок паровоза, и вот он сам, пыхтя, медленно трогается с места, таща за собой длинный хвост вагонов, груженных пшеницей: золото полей, плоды наших трудов, везут к Дунаю, чтобы оттуда водой переправить еще дальше, в чужие края.

А мы, голодные, раздетые и разутые, бедствуем по-прежнему.

Бам! Бом! Бум!

– Кто это умер?

– Это Кица! Мы из дому уходили – она уже при смерти была. С ней мама осталась…

Девочка опускает голову и вытирает слезы.

Бум! Бам! Бум! Бом! Бом!..

Поезд ползет уже по холму в сторону Турну. Вот он въезжает в ущелье. Дым от паровоза тянется за поездом, как черная змейка с растрепанным хвостом. Если бы подул ветер, дым рассеялся бы. Но ветер стих. Тает иней. Земля отсырела. Теперь она холодная и мокрая.

На виду у молчаливой толпы выходит одна старуха из Стэникуца, сгорбленная, высохшая, с крючковатым птичьим носом.

– Давай, сынок, нацепляй на меня свой намордник. Нацепляй, и чтоб гореть тебе в адском пламени. Гореть в геенне огненной во веки веков.

– А до тех пор еще поживем, бабка!

Лиха беда начало. Один за другим люди подходят к приказчику, и Опря Кэцуй Стрымбу напяливает на них намордники. Возле приказчика стоит с карабином за спиной начальник жандармского участка Жувете, желтое костистое лицо писаря Джикэ Стэнеску расплылось в улыбке. Он пытается нас задобрить:

– Судите сами, люди добрые, изо дня в день на винограднике будут работать четыреста-пятьсот человек.

– Больше, господин писарь, куда больше! – вмешивается приказчик.

– И ежели каждый клюнет ягодку тут, ягодку там – сами понимаете, какой это помещику убыток, нешуточное дело…

– Круглый год нас гоняют на барский виноградник, – говорит Тицэ Уйе. – На людях уж лохмотья не держатся, днем и ночью только о том и думаешь, как бы голод обмануть, а тебя на аркане волокут в барский виноградник – гни спину задаром… Рабам – и тем лучше жилось. Те хоть и не разгибались на работе, зато их хозяин кормил – всегда бросит кусок, голод утолить. А вы нас одними словами задобрить хотите…

– Да намордники напяливаете, ровно на скотину…

– Эй ты, Згэмыйе, все никак не угомонишься? Все водишь компанию с Тицэ Уйе, Оведение, Стынгачу? Добром говорю – выкинь дурь из головы, пока не поздно!

– А чего мне угомоняться, господин жандарм? Какую дурь выкидывать? Барин за целый день уборки посулил заплатить жалкие гроши – коли еще заплатит. Еду нам приносят из дому жены или сестры. Работай как вол, убирай барский виноград, а… потом что? Да еще и измываются. Намордники напяливают… Да кто же мы, люди или скот?

– Люди.

– Да нешто с людьми так обходятся?

– Барин намордник надел, эка беда! Носы, что ли, у вас отвалятся? Подумаешь, какие господа!.. Намордники им не по нраву! Будто у господина голодранца звезда во лбу горит! Господин голодранец, верно, царского роду. Да у всех помещиков в округе крестьяне виноград в намордниках собирают! И так испокон веку. И никто еще не перечил. – Рассвирепевший писарь покраснел как рак.

– Может, и перечили, только вы ухом не повели.

– Наш писарь и его подпевалы слышат только то, что им охота.

– И видят только то, что хотят…

– В других селах народ смирный, не огрызается. Только вам тут, в Омиде, одни смешки, вам и власти нипочем, и помещик, и префект. Пора, видно, взять вас в оборот. Придете небось к дверям примарии шапку ломать – дайте, мол, господин писарь, передышку от барской работы, мочи нету! Освободите, господин писарь, от караула, третий раз на неделе в ночь посылают! Не торопите, дескать, с очисткой, господин писарь, ваш санитарный агент уже в третий раз штрафует – навоз-де в поле не вывез! Когда же вы не в моей власти? Завсегда вы у меня в кулаке…