Захария Станку - Босой

– Долго ждала Штефана. Вот и дождалась своего счастья.

– Да какого еще счастья! Шутка ли – за торговца выйти!..

– Я одно знаю – в поле на работу ее не погонит…

Поначалу Думитру Думитреску работу искал, чтобы на жизнь заработать. Мужики советовали ему:

– Хорошо бы вам сборщиком податей сделаться, господин Думитреску, как человек вы порядочный, допекать нас не будете, коли в худородный год припоздаем с уплатой.

– Спасибо за доверие, но я на государственную службу не пойду.

– Что так? Делов немного. А жалованье идет. Как ни работай, а в конце месяца все жалованье сполна…

– Бывает, что деньги жгут руки.

– Те, к примеру, что жандарму платят…

– Или приказчикам…

– Или примару…

– Да и попу тоже…

– Лишь учитель живет на честные деньги, наших детей грамоте учит. Он из-за них голову себе ломает…

– Когда-нибудь и сломает…

– Когда восстание шло, были и из жандармов люди, что на нашу сторону перешли…

– Мало их было. Большинство в народ стреляли…

– В семье не без урода…

– Больно уж много в нашей семье уродов…

– Бар то есть…

– Не сумели мы от них избавиться…

– Оно и впрямь трудно было. У них ружья, пушки, а у нас дубинка…

– Хоть душу немного поотвели. Сердцем чуть поостыли…

– Да и баре тоже поунялись…

– Сколько помещиков во время восстания погибло, если по всей стране посчитать?

– Да немного. По пальцам на одной руке перечесть можно, – отвечает господин Думитреску, которому, должно быть, кое-что известно.

– А приказчиков?

– Тоже мало. Пальцев на двух руках хватит, чтоб перечесть. Даже останется.

– А сколько босяков баре после восстания погубили?

– Одни говорят – одиннадцать тысяч, другие – пятнадцать, а третьи – что всего убито в стычках и расстреляно семнадцать тысяч крестьян – мужиков, женщин, детей… Поубивали, не записав ни в какие книги, чтобы потом им счетов не предъявили, – рассказывает господин Думитру Думитреску.

– Всю страну измордовали, мерзавцы. И дальше мордовать будут, попробуй только голову поднять.

– А это уже от нас всех зависит.

– Как это так?

– А так, что ежели народ, как в прошлый раз, подымется без уговору меж селами, без всякого руководства и без плана, все кончится по-старому. Помещики с жандармами и войском снова зальют страну кровью.

– А кто нами руководить будет?

– В нужный момент найдутся и нужные люди, – отвечает господин Думитреску.

– А где они теперь?

– Да наверно, где-то есть. А если и нет пока, то народятся…

– Пошли их нам, господи! Пошли их, господи, поскорее, – молит Стоян Гончу, ветеран семьдесят седьмого года, как и Диш…

– Да тебе, дед Гончу, их, поди, уже не застать.

– Пусть хоть те застанут, кто сейчас в дорожной пыли играется…

В дорожной пыли играл в то время я. Играл в лошадки. С Ицику, Тутапу, Туртурикэ и Гынгу. Ицику у меня был конем. А при Туртурикэ конем состоял Тутану. Гынгу же ни конь, ни всадник. Бегал при нашем стаде жеребенком. Если Ицику выпадало быть моим конем, я взбирался на него. Подхлестывал прутом. Горячил, как настоящего жеребца. Ицику переходил на рысь и ржал… Наконец, Ицику уставал от бешеной скачки. Тогда конем становился я. А Ицику – всадником. Наступал мой черед скакать, ржать, таскать Ицику на закорках. Я был норовистым конем. Дико ржал, всхрапывал, пугался, сбрасывал Ицику на землю. Ицику принимался реветь:

– Не хочу с тобой больше играть, Зубатый…

– Ну и катись отсюда!

Чего только не болтают люди про Думитру Думитреску, зятя Панделе Чушкэ!

– Небось шпион – бояре подослали нас прощупать…

– Или злодей – укрылся тут у нас от полиции…

– Или бунтарский вожак – следы заметает…

– Как тут узнаешь?.. Еще пословица есть: с вором полбеды, с ограбленным вовсе беда.

Думитру Думитреску нашел себе наконец занятие – стал маклером у греков: скупает для них зерно у крестьян, у кого есть что продать… Таких совсем мало, но все-таки находятся – у кого земли побольше…

Выйдя замуж, Штефана Чушкэ словно помолодела. Бегает проворно. А у себя во дворе, средь яблонь, любовные песни поет…

Иногда запечалится.

– Что с тобой, дочка?

– Да все о муже своем думаю. Потерять боюсь. Теперь бы я уж не снесла одиночества. Странный он!.. Объявился среди ночи. Ни о матери, ни об отце не рассказывает, ни о сестре, ни о брате. Не сказал даже, где прежде жил. Ничего…

– Не говорит – и не спрашивай. Придет день, глядишь – сам расскажет. У него небось свои расчеты, как у всякого человека.