Андрей Расторгуев - Атака мертвецов

Во время этого весьма унылого движения Бринкен подозвал Сергеевского. Когда тот подъехал, получил совсем нелогичное указание:

– Переезжайте на путь западной колонны и регулируйте ее движение.

Не имея никакого понятия, в чем должно заключаться подобное «регулирование», коль скоро в колонне есть свой, утвержденный приказом начальник, Борис, тем не менее, обрадовался возможности убраться подальше от штаба. Не став ни о чем спрашивать, поскольку это все равно казалось бессмысленным, он лишь молча козырнул и в сопровождении верного Семенова рысью умчался на запад.

Верст через десять они оказались на пути нужной колонны. Та как раз вставала на большой привал. Подождали арьергард, а когда он подошел, снова на рысях поспешили вдогонку за главными силами.

По дороге попадалось много отставших. Они безрадостно брели в одиночку и мелкими группами. На лицах утомление и озлобленность. В разговорах сплошная брань в адрес высшего командования. Принимая Сергеевского за врача [51], они, не стесняясь в выражениях, громко ругали свое начальство, как может ругаться простой русский мужик. Минуя одну такую группу из трех стрелков, Борис вдруг услышал:

– …Говорю тебе, немец он. Фамилия слыхал какая?

– Ну, этот… Как бишь его… Бринкен, вот!

– А я о чем толкую. Немец он и есть. А брат его родный у германцев служит. Потому-то мы и отступаем вечно…

Это уж слишком. Не выдержав, Сергеевский придержал кобылу.

– С чего же ты, братец, решил, что командир нашего корпуса немец? – спросил громкоголосого солдата с рыжими усами на конопатом лице.

– Да с того, мил человек, что фамилия у него самая что ни на есть немецкая. Разве нет?

– А вот и нет. Никакой не немец он, а швед.

– Вам-то почем знать? – скорчил солдат недовольную гримасу.

– Кому ж еще, как не мне. Я при его превосходительстве в штабе корпуса состою. Капитан Генштаба Сергеевский к вашим услугам.

Стрелки опешили, встав посреди дороги. Рыжий насупился, что-то соображая про себя. Пока досужий сплетник не сподобился брякнуть еще что-нибудь лишнее, Борис поспешил продолжить:

– И брат его, кстати, тоже русский генерал. А касаемо нашего отхода, делается это, скажу я вам, для того, чтобы занять более выгодное расположение, о чем приказано свыше. Сам же генерал, наоборот, хотел наступать.

Лица солдат вдруг сразу подобрели. Даже рыжий заулыбался и горячо поблагодарил:

– Вот спасибочки, ваше скобродие. Хоть вы нам растолковали, а то такого наслушались…

– Ведь за неделю боле трехсот верст протопали взад-вперед, – извиняющимся тоном пробасил другой солдат. – Херманца и не видали вовсе. Никто ни разу не объяснил нам все, как вы теперича.

Отправляясь дальше, Сергеевский думал, виноваты ли в дурных слухах, что бродят среди солдат, их ближайшие начальники? Скорее всего, нет. Едва ли офицеры в частях могли самостоятельно разобраться в бесцельных на их взгляд метаниях корпуса. Доктрина «каждый воин должен понимать свой маневр» совершенно не соблюдалась.

Семенов проворчал тогда что-то ругательное, упомянув паникерство, а Борис ответил ему:

– Ничто так не разлагает духа воинов и воли вождей, Петр, как нерешительность наверху, бесцельные марши и отход без очевидной причины.

К вечеру измотанный физически и подавленный морально корпус прибыл в Августов. Отходить ему никто не мешал, но чувство было у всех одно – тяжелое поражение.

Этим, однако, не закончилось. На следующий день поступил приказ отступать еще дальше, к Липску, защитив Августов арьергардом. В нем после ухода корпуса осталась 4-я Финляндская стрелковая бригада. Через два дня дивизия немцев, что занимала Сувалки, двинула на Августов. Несколько часов подряд она совершенно безнаказанно громила своей тяжелой артиллерией позиции арьергарда, легкие орудия которого не добивали до противника. Понеся напрасные, никому не нужные потери, 4-я бригада укрылась в лесах на полпути к Липску.

Вместе со штабом Сергеевский почти на две недели осел на погосте с отторгающим названием Рыгаловка. Впрочем, самое то для штаба и царившей в нем атмосферы.

Итак, первые операции корпуса, если вообще их так можно назвать, закончились.

Двадцать седьмого сентября штаб перебрался в Сопоцкин, где занял помещения пустующего монастыря. Здесь узнали, что 22-й корпус объединен со 2-м Кавказским под общим командованием командира кавказцев генерала Мищенко [52]. Это подчинение больно ударило по самолюбию Бринкена, что не замедлило сказаться на взаимоотношении двух корпусных штабов, носившем впоследствии довольно прохладный характер.