Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля

Так летом 1950 года в Кишиневе появился новый первый секретарь, отличительной чертой которого были черные брови, настолько густые, что напоминали выросшие не на своем месте усы. Позднее острословы будут доказывать, что Брежневу достались по наследству усы Сталина, которые ему по ошибке не туда приладили. Позднее также напишут, что был он избран на пленуме местного ЦК. На самом деле никакого пленума не было. Его просто прислали, как присылают наместника. Он и повел себя, как наместник. И в этом нашел верного помощника в лице Черненко.

Вообще-то он должен был бы выгнать агитпропа, как не справившегося со своими обязанностями. Но, видимо, уловил в нем его главный талант. Понял, что никакой тот не идеолог. Даже речь — не то что сказать, а по бумажке прочитать не может... Политрук из него вышел бы хреновый... Пошли такого к солдатам перед боем — слушать не станут...

Раздумывая, Брежнев сквозь папиросный дым разглядывал лицо Черненко. Если бы он видел себя, когда сидел в кабинете Хрущева, то на лице агитпропа уловил бы точно такое же выражение готовности служить и полнейшей преданности, какое было тогда на его собственном лице.

Черненко ждал решения своей судьбы, и по мере того, как молчание Брежнева затягивалось, голова его все более и более уходила в плечи и на скулах выступал румянец.*

Но и только что прибывшему в республику первому секретарю нужно было на кого-нибудь опереться. Черт с ним, что говорить не может, решил Брежнев, лишь бы делал то, что скажут. Ему нужен был изворотливый, послушный исполнитель. Он почувствовал, что для этой роли Черненко подходит, и оставил его.

То, что произошло в Молдавии за два с небольшим года, которые Брежнев провел там, можно назвать повторением советской истории в миниатюре. Тех, кто в тридцатые годы не жил при советской власти, как бы возвращают в эти годы. Они проходят через коллективизацию, раскулачивание, террор. Брежнева отнюдь не удовлетворяют меры, которые были приняты до него. То, что из трехмиллионного населения республики уже выслан или расстрелян каждый шестой, ему недостаточно. Через много лет будут писать о „мягкости” Брежнева, и никто не догадается обратиться к молдавскому периоду его карьеры. Тому, кто жил тогда здесь, брежневские годы вспоминаются как самые мрачные. В газетах каждый день объявляли, кого теперь надо считать врагом, и это служило сигналом к очередной волне репрессий.

Пытаясь дать объяснение провалу коллективизации, Брежнев заявляет, что, оказывается, все дело в том, что за время оккупации в руководство колхозов проникли буржуазные элементы. Не может же он признаться в том, что сопротивляются колхозам как раз те самые крестьяне, которые, согласно марксистской догме, являются первейшим и надежнейшим союзником пролетариата.

Брежневские репрессии лишь еще больше усиливают сопротивление. За оружие берутся и те, кто раньше на это не решался. Понять, где противник, невозможно. Мирный днем хлебопащец или виноградарь ночью превращается в партизана. Против партизан Брежнев бросает войска.

Затем в деревнях вывешивают брежневский приказ: „Каждый, кто в рабочее время будет застигнут неработающим, подлежит наказанию”. Но и это не помогает. По-прежнему колхозники не проявляют рвения. Тогда Брежнев решает применить еще более жесткие меры. Ему надо добиться победы любой ценой. Этого ждет от него Хрущев, делающий на него ставку в своей борьбе с Маленковым. Да и самому ему хочется увидеть свое имя на первой странице „Правды” под рапортом „товарищу Сталину”.

* Собрав своих приближенных, в число которых входит и „Устиныч”, он предлагает создать специальные бригады из судей и прокуроров.

— Будем направлять их в села, — объясняет он. — Дела рассматривают на месте и тут же выносят приговор. Оперативно и, так сказать, без задержки...

— Вроде „троек”, — замечает Черненко.

— Ну, это уже будут не „тройки”, а „двойки”, — вставил будущий министр внутренних дел Щелоков.

— На „тройках” или на „двойках”, а выезжать пора, — мрачно пошутил Брежнев, — И как можно скорее. „Наверху” нас за затяжку по голове не погладят, — заключил он. — На сегодня хватит. Теперь к столу.

Когда было выпито достаточно разных крепких напитков и вин, среди которых большим успехом пользовалась знаменитая „Лидия”, Брежнев потянулся к баяну. Гости, к которым теперь присоединились и женщины, оживились.

— Ну-ка, Костя, неси инструмент, — скомандовал он Черненко. Тот вышел и тут же вернулся с балалайкой.