Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля

Это еще раз напомнило слова Шопенгауэра о том, что „Установлению истины наиболее успешно препятствует не ложное внешнее впечатление, создаваемое теми или иными вещами и явлениями и могущее привести к ошибке, и не слабость рассуждений, а заранее сложившееся мнение, предубеждение, предрассудки, которые как псевдоаприори стоят на пути истины и подобны встречному ветру, отгоняющему корабль от земли, заставляя его плыть и грести напрасно”.

Журналисты из ”Нью-Йорк Таймс”, ЮП и АП пришли ко мне в мою квартиру во дворе старого московского дома в Тверском-Ямском переулке в самый разгар детанта. Многим все виделось в радужных красках.

— Идет же эмиграция, — возразил мне на мой пессимизм один из гостей.

— Но ее могут приостановить в любой момент, — не соглашался я.

— Не спорьте — произошли огромные изменения...

— Однако это не необратимые изменения. В самом режиме ничего не изменилось...

На том мы и расстались.

Летевшему в Москву Никсону тоже все представлялось так, как рисовалось ему в его планах. Потом, когда он пожимал руку Брежневу и видел его сияющее от удовольствия только что подписанными соглашениями лицо, Никсон и в самом деле был близок к тому, чтобы поверить в искренность сказанных Брежневым накануне слов: „Вы можете полагаться на меня... Но есть определенные силы, которые не заинтересованы в улучшении отношений между нами”.

*Андропов занял, как и положено было по неписаному кремлевскому протоколу, свое место с краю. Он, как и все, аплодировал. Казалось, улыбке не сойти с его лица. Лишь сев в машину и оставшись один, он, наконец, сбрасывает ее, как надоевшую маску. Сняв очки, он зажмурил уставшие от блеска люстр глаза. Эта помпа явно не для него. „Люди плаща и кинжала работают в темноте”, — пронеслась в голове фраза из какого-то детектива. Блаженны были времена, когда так работали шпионы. Теперь приходится работать круглосуточно. И при свете люстр тоже. Он протер глаза. Ничего, он к этим люстрам привыкнет... А детант этот не так уж и плох, — размышлял начальник тайной полиции. — Над этим следует подумать... Он опять надел очки. — Нет, это совсем неплохо, — повторил он про себя. — Ее, эту разрядку, просто надо суметь использовать, — заключил он в тот момент, когда автомобиль въехал в ворота Лубянки.*

Последующие события показали, что он оказался прав в своих расчетах. Для развития шпионажа и подрывных действий лучшего подарка, чем политика, предложенная Никсоном, трудно было себе представить.

Самолет с гербом президента США покидает Внуково и радостный Никсон записывает: „Я заметил большие перемены с 1959 года. Больше автомобилей на улицах, люди лучше одеты”.

Это действительно легко было заметить. Но сообщили ли Никсону, что незадолго до его визита в Москве прошли массовые обыски? Люди Андропова искали „Хронику текущих событий„. Знал ли президент США, что за восемь дней до его приезда на улицах Каунаса произошло то, чего этот древний город никогда не видел? Живым пламенем вспыхнул рабочий Ромас Каланта, своим самосожжением выразивший протест против преследования католической церкви. Знал ли президент США, что стоявший где-то неподалеку от него на приеме в Георгиевском зале интеллигентного вида человек в дорогом костюме и приятными манерами за четыре дня до его приезда сурово подавил демонстрацию во время похорон Каланты в Каунасе?

Даже если бы Никсон и знал об этом, планов его это бы не изменило. Точно так же его приезд нисколько не повлиял и на деятельность Андропова. Своими действиями внутри страны он как бы балансирует то, что Советский Союз предпринимает на международной арене. Так, едва успевают в июне 1973 года подписать соглашение о предотвращении ядерной войны, как начинается процесс Якира и Красина.

Конечно, это не значит, что Брежнева надо было считать „голубем”, а Андропова — „ястребом”. В кремлевском птичнике такое разделение ничего не объясняет. Все дело в выгоде. Брежневу была выгодна та политика, которую он проводил. С помощью западной техники и на деньги Запада он хотел добиться того, что не удалось Сталину с его пятилетками и Хрущеву с его кукурузой и целинными землями и бесконечными перестройками, — вывести Советский Союз из состояния отсталости. Это было его политикой, и потому даже тот, кто был согласен с ней, но видел в Брежневе соперника, должен был сделать все, чтобы эта политика потерпела неудачу. Андропов так и поступает. И, самое интересное, Брежнев не в силах ничего сделать, чтобы помешать ему. Он может сколько угодно хлопать Никсона по плечу и заверять его в дружеских чувствах, но он не способен помешать КГБ чинить расправу в стране. Андропов не оставлял ему никакого выхода. Если он воспротивится репрессиям, это приведет к ослаблению режима. Если он за них, он ставит под угрозу собственную политику, а, стало быть, и свою собственную власть. К тому же при втором варианте Брежнев шел бы не только против председателя КГБ, но и против себя. Ведь и он лично против репрессий ничего не имел. Ему только хотелось, чтобы все делалось так, чтобы не мешало проведению его политики. Конечно, и у него не вызывало восторга то, что и в том, и в другом варианте это ведет к укреплению позиций Андропова, у которого к тому же были свои идеи, как вывести страну из состояния отсталости, не прибегая к детанту. Его программа кражи технических секретов на Западе набирала темпы без столь милых Брежневу помпезных приемов. Как упорный крот, роя свой туннель, он добивается успеха. Решить, как быть, Брежнев не может и потому ничего не предпринимает. Это лишь на пользу Андропову. В глазах всех именно он становится охранителем империи. Власть его растет. Когда Брежнев и его союзники, наконец, осознают это и пытаются что-то предпринять — уже поздно. Человек на Лубянке переиграет человека в Кремле.