Александр Доронин - Кузьма Алексеев

— Дедушка, ты почему обедать не идешь? Мамка тебе кричала-кричала, а ты не слышишь.

— Ой, Никитушка, видно, уши мои заложило, как у нашего петуха во время квохтанья, обо всем забыл.

Но мальчик его не слушал. Он стоял, восторженно глядя на лебедя. Глаза его сияли радостью. Видман протянул внуку игрушку и сам тоже почувствовал нахлынувшую волну счастья, которая вскоре накрыла его с головой. Мальчик улыбался. Лицо старика было торжественным.

Над рекою Сережей плыл белоснежный туман, а на прибрежную траву легли первые неясные солнечные тени. Солнце, робко выглянувшее из-под подола неба, улыбнулось плутоватой улыбкой невестиной подруги, заглядевшейся на жениха, и тут же, нанизав золотые искорки на нити-лучи, повесило их огромным золотым ожерельем на шею молчаливого леса.

На реке слышались плеск воды и приглушенные голоса рыбаков — они с вечера поставили свои сети, а теперь собрались вытаскивать их, предвкушая богатый улов.

— Чу, братцы, слышите? — остановил всех самый старший.

Внезапно окружавшая их тишина нарушилась: заржали лошади, защелкали кнуты, закричали люди. Рыбаки заметили полицейских, идущих по другому берегу реки. По реке, высоко подняв свои морды над водой, плыл табун лошадей. Мужчины бросили невод, спрятались в густых прибрежных кустах, стали наблюдать за погонщиками.

— Господи, Нишкепаз, Гнедка бы моего только не поймали! Без него я сгину! Вместо него готов руку на отруб дать, — завыл Виртян.

— Перестань скулить, или я тебе рот заткну! — показал Филипп свой увесистый кулак. — Плетей захотел?

Виртян, чтобы заглушить свои вопли, уткнулся лицом в росистую траву. Григорий Козлов недавно наказал его за то, что он отказался возить навоз. Положили Виртяна на скамейку, и лично сам управляющий десять раз прошелся по его пояснице соленым прутом. Сколько стыда он принял, а все из-за чего? Гнедка Виртян пожалел. Конь и так работает без отдыха, да и не молод уже. Вот и бережет его. А каково без коня семье? Филиппу легко говорить: женка его, как кадушка полная, бог им детей не дал, от голода не околеют. К тому же и ремесло у него выгодное — вся округа ему работу несет. В семье же у Виртяна четырнадцать ртов, все есть просят, а жена под старость опять брюхатая ходит. Что они будут без лошади делать?

Но Филипп все же прав: нечего высовываться, надо быть незаметным, в ссору со служивыми людьми нельзя встревать — одно мокрое место оставят. Их сабли остро отточенные, не заметишь, как на куски разделают. Подати все растут, а с ними и недоимки. Вот и ходят полицейские, забирают у должников последнее. Думал про это Виртян, а у самого сосало под ложечкой от страха. Да, видно, не только у него. Один за другим мужики принялись нашептывать молитвы, прося у Всевышнего защиты.

— Помоги нам, Боже всемилостивый, сохранить добро наше, — первым зашептал Филипп. — Обереги от злых государевых слуг и бесстыжего барина! Они душат нас непосильными податями, издеваются над нами, как пожелают…

— Не дай им Гнедка, Господи, хоть он и старый, а все ж на пахоту годный, — шептал Виртян. Ему уже мерещилось, как полицейские развязывают путы с передних ног коня. — Ну для чего им моя старая кляча? И у царя, и у графини целые конюшни молодых быстрых рысаков…

Туман незаметно рассеялся, золотистыми бисеринками росы осел на траву. В ближайшем лесочке защебетали птицы, где-то вблизи стучал дятел. Рыбаки собрали свои снасти и двинулись в село вслед за служивыми. На околице мирно паслась лошадь. Это Гнедко спокойненько набивал живот росистой травкой там, где его оставил хозяин. Поднимет передние, связанные путами ноги и — прыг вперед. Увидев хозяина, лошадь заржала. Виртян от радости и сам готов был заржать. Не тронули!

Но ликовать было рано: над селом тревожно гудел церковный колокол, словно предвещал беду. Что делают в Сеськине непрошеные гости?

Жителей собрали в середине села, перед церковью. Никто не знал и не ведал, что случилось. Люди взволнованно переспрашивали друг друга, не слышал ли кто, зачем пожаловали государевы стражи. Неведомое всегда пугает человека больше, чем любая очевидная неприятность.

Приезжие перед церковью поставили стол, накрыли зеленым сукном. Перед столом встал во весь рост высокий, с большим животом мужчина, одетый в мундир. Рядом с ним — бургомистр Петр Анисимович Симеонов и староста Максим Москунин.

— Сельчане! — своим скрипучим голосом начал Симеонов, стараясь перекричать гул толпы. — Из Нижнего к нам прислали председателя земского суда господина Ребиндера решить наши споры с управляющим.