Александр Доронин - Кузьма Алексеев

На вершину горы, где отдыхали царские солдаты, Кузьма Алексеев глядел с болью. В сердце его словно острый кинжал вошел — ни вздохнуть, ни выдохнуть. Сашка, его родной брат, да отец с сыном Дауровы не выходили из головы. Утешало одно: женщины с ребятишками успели убежать, и их бы перекромсали. Решили возвращаться в родное село. Людей повели Виртян Кучаев и Филипп Савельев. И погибших с собой забрали. А вот им, сорока мужчинам, стоять против всего батальона. Хоть ненадолго, но задержат врага.

Кузьма повернул голову и посмотрел на спящих. Под высокими могучими соснами, как убитые, спали Роман Перегудов и Игнат Мазяркин. Чуть поодаль храпели с десяток верных товарищей Романа Фомича. Прижали оружие к груди и заснули. Вторую ночь без сна и передышки, глаза поневоле закроются…

— О, Мельседей Верепаз, где же нам спасения искать теперь? — громко вздохнул Кузьма. От его возгласа проснулся Перегудов, подошел к нему. Лицо грустное, глаза красные.

— Что, уже двинулись в наступление, сволочи? — Перегудов тряхнул головой в сторону горы, из-за которой вставало солнце.

— Пока тихо. Но двинутся — не сомневайся. — Кузьма помолчал и спросил: — Все твои друзья на дозоре?

— На дозоре. Сразу нас не взять. — Голос у Перегудова хрипел, с него лил пот, видимо, заболел. — Только боюсь, солдаты не окружили бы нас…

За разговором не сразу заметили, как со склона горы бросились на них пятьдесят всадников. Молча, без единого выстрела. Даже не кричали, как вчера.

— В ру-жж-ёё-о-о! — крикнул Перегудов.

Со всех сторон поднялась беспрестанная стрельба. Овраг вновь наполнился криками и дымом. Перегудов, перезаряжая своё ружьё, крикнул Игнату Мазяркину:

— А ты чего не стреляешь, ждешь, когда убьют, что ли?!.

Игнат молча посмотрел в сторону сосновой рощи. Деревья тесно стояли в царственном зеленом одеянии, в них легко можно было спрятаться. Игнат и вчера хотел к этой рощице податься, да побоялся, Роман Фомич заприметит — стыду не оберешься.

Стрельба всё усиливалась. Пока Перегудов возился со своим ружьём, Игнат всё-таки убежал. Притаившись за деревьями, поглядел назад. Роман Фомич тоже оставил своё место расположения. Но он заторопился не за Игнатом, а бросился спасать Алексеева. Того уже всадники окружили. Какой-то офицер свалил Кузьму с ног, сел ему на спину.

— Я эрзянского Бога поймал! — кричал он.

Солдаты вокруг насмехались:

— Бороду ему рви!

— Уздечку надень, чтоб слушался!

— Ха-ха-ха!

Повалили и Перегудова, стали связывать руки и ноги.

— И Перегуда — вора-разбойника — Руновскому подарим, он за ним давненько охотится!

Перегудова подняли на лошадь. Кузьму вели с двух сторон, держа под руки.

Как хитрая лиса, где ползком, а где волчком, Игнат Мазяркин дошел до конца сосновой рощи, а оттуда бросился опрометью в лес. Незамеченным нырнул в темноту.

Не пойманы были и Гераська с Вавилой, уцелевшие в том сражении на склоне оврага. Им удалось уйти на другую сторону, и оттуда они хорошо видели, как убили Листрата и Никиту. Офицера того они запомнили, и теперь, обороняясь от наступавших солдат вместе с перегудовскими парнями, увидели его снова.

— Ты меть по рысаку, да смотри, меть ему под зад, так вернее. А я убийцу Никиты завалю, — толкнул Гераська товарища под локоть. — Глянь-ка, как сволочь на нашей земле себя хозяином выставляет! Эх-х, собачье мясо!..

Вот рысак Калошина оказался под дубом, на котором спрятались парни. Выстрел из двух ружей раздался одновременно. От страха и боли рысак майора встал на дыбы, подняв задние ноги, затем круто повернулся и, тревожно заржав, галопом бросился в сторону горы. Офицер в седле не удержался, но не упал, правая его нога застряла в стремени.

Воспользовавшись моментом, Гераська с Вавилой слезли с дуба и, оглядываясь по сторонам, бросились в Тешу. Расщелина небольшая, но всё же спрятаться в ней можно.

Большое горе пришло в Сеськино: в последний путь провожали убитых. На площадь вынесли три длинные скамьи, на них установили гробы с погибшими. Для поддержания порядка явилось двадцать верховых. В руках у них — ружья и нагайки. Все ожидали, что будет дальше. Посреди полицейских на пляшущем рысаке сам полицмейстер Сергеев. С холодным презрением, исподлобья смотрел он на людей. Рядом с ним, тоже верхом на конях, келарь монастырский и высоченный дьякон. Оба в рясах, на груди блестят серебряные кресты.

Из толпы крестьян то и дело раздавалось: