Мулк Ананд - Два листка и почка

— Беги домой, сынок, — сказал он, погладив Будху по голове, — а я пойду к дяде Буте. Скажи Леиле, что я приду немного погодя.

— Можно мне взять гвоздь? — спросил мальчик.

— Бери, бери, — разрешил Гангу, — только отправляйся домой.

Мальчик побежал через дорогу.

Гангу повернулся и, с трудом волоча отяжелевшие ноги, направился к тому участку, где Бута наблюдал за расчисткой леса.

Но не успел он пройти и нескольких шагов, как уже почувствовал смутный ужас: вдруг сахиб или чапрази увидят, что он здесь разгуливает и опять побьют его?

Он оглянулся на контору, потом обвел взглядом все вокруг. Над плантацией простерлось нестерпимо синее, бездонное небо; с него лился зной, который окутывал маревом всю долину, подавляя все живое. Кругом было так тихо, что Гангу слышал, как колотится сердце в груди. Он устало побрел дальше, не в силах бороться со всем, что бурлило в его душе. Но кругом никого не было, и чувство страха растаяло, как туман, растворившись в гόре, темной тучей заслонявшем от него все остальное. Он чувствовал себя, как обреченный, отданный во власть невидимых сил, теней, созданных фантазией темных людей, которые веками, из поколения в поколение сталкиваются с неумолимой смертью.

Дойдя до края участка, где шла рубка, он увидел кули, остановился и крикнул:

— Сардар Бута Рам!

Бута, стоявший в стороне, опираясь на палку, услыхал голос Гангу и не отозвался. Он еще вчера узнал о смерти Саджани и чувствовал себя не совсем уверенно, так как был косвенным виновником свалившегося на Гангу несчастья, но не желал себе в этом признаться.

— Эй, Бута! — нетерпеливо повторил Гангу громче.

— Гангу Рам, — ответил Бута; его раболепная, трусливая душонка отозвалась на грубый окрик скорее, чем на вежливый зов; он подошел к Гангу.

— Друг, — сказал он тихо и грустно, с выражением печали на лице, — я был так огорчен, узнав, что мать Будху скончалась.

— Не можешь ли ты дать мне взаймы денег на похороны? — попросил Гангу, запинаясь. — У меня нет ни пайсы, а тело лежит в доме уже вторые сутки.

— К сожалению, у меня нет наличных денег, — ответил Бута. — Все свои небольшие сбережения я держу в банке, и не хочу из них брать, потому что требуется разрешение за подписью сахиба — и бабу тоже нужно дать за это. Ты можешь получить ссуду у сахиба под залог украшений твоей жены.

— Сахиб не дает мне ссуды, — сказал Гангу, — я только что от него. Он побил меня за то, что я вышел из карантина. Ах, друг Бута Рам, я не поехал бы сюда, если бы знал, что здесь так плохо! — И он вытер рукой слезы, навернувшиеся на глаза от жалости к самому себе и от обиды на сардара.

— Так сходи к банье на базар, — посоветовал Бута и добавил с напускным участием: — Конечно, он берет больше процентов.

— Мне придется нарушить обещание, которое я дал, — взять ссуду у ростовщика и платить большие проценты, — сказал Гангу. Он отлично знал цену соболезнования Буты, но все-таки старался убедить себя, что тот хорошо к нему относится, и добавил: — Ты понимаешь, брат, ведь не могу же я отдать на съедение шакалам и гиенам тело матери моих детей!

— Ах, извини меня, — коротко ответил Бута, отходя от него. — Мне надо смотреть за работой.

«Если бы можно было навсегда остаться здесь и никуда не уходить», — думала Барбара, сидя на диване в кабинете де ля Хавра, из окон которого была видна больница. Для нее в этой комнате было какое-то необъяснимое очарование. Ей почему-то всегда казалось, что здесь больше жизни, чем во всем ее доме. И она, уже в который раз, стала осматривать комнату, стараясь понять, в чем дело.

В глаза прежде всего бросались книги; они были повсюду — плотно стояли на высокой, почти до потолка, полке, лежали аккуратными стопками по всем четырем углам письменного стола, валялись на полу «в художественном беспорядке», как любил говорить де ля Хавр; книги были даже на камине, подпертые с двух сторон склоненными в задумчивости мужскими фигурками, и под единственной картиной. Как она ревновала его сначала к этой женской головке Модильяни!

Что влекло ее в эту комнату, зачем она пришла сюда сегодня, несмотря на запрещение матери? На стене, как раз против дивана, над грудой рукописей висела запыленная маска с лица статуи бога смерти Ямы, — темный, уродливый дьявол, воплощенная ненависть.

«Порядок в беспорядке», — говорил де ля Хавр о своей комнате; действительно беспорядок! Она встала и провела пальцем по корешкам наваленных на полу книг, чтобы посмотреть, стер ли он с них пыль после того, как она его дразнила, — он только смеялся над ее замечаниями: «Женщина превращает всякую комнату в будуар, а для мужчины это мастерская».