Карл Шпиндлер - Царь Сиона

— Да, но стихи нам не помогут. Мне кажется, однако, я могу кое-что для вас сделать. Вы хотите завтра представить «Эсфирь»?

— Да.

— И вы не знаете, кому поручить исполнение роли Гамана?

— Да, да… Но откуда вы это знаете? Ведь вы же тут чужой и явились, можно сказать, с большой дороги?

— Я знаю все, мой друг.

— Все? Это недурно. Не сыграете ли вы в таком случае роли Гамана, которой здесь никто не знает?

— Вот это именно я и хотел вам предложить. Приступайте к делу. Я вам помогу.

И Гаценброкер, и сама Микя с удивлением взглянули на странного гостя. А Ян, как бы не замечая вовсе произведенного им впечатления, обратился к вдове со словами:

— Вас украшает траурное платье, но больше к лицу вам будет венчальный наряд.

Микя вздохнула и вся потонула, если можно так выразиться, в глубоких, как море, глазах коварного искусителя. А Гаценброкер держал его за руки и горячо говорил:

— Так ли это? Верить ли мне ушам своим? Не шутите ли вы? Откровенно говоря, вы имеете довольно-таки шарлатанский вид, и едва ли все ваше ремесло в том, чтобы сеять правду… Но, если случайно, сегодня, в этот час, в эту минуту, вы не лжете, я не знаю, чего бы я не сделал для вас, в свою очередь.

— От вас я не жду никакой награды, — возразил Ян, снова бросая взгляд на вдову, которая прекрасно поняла его. — Я исполню с вами роль Гамана, и это — все Я отряхну потом прах от ног моих и пойду своей дорогой.

— Бог ты мой!.. Вот неожиданность! — продолжал удивляться Гаценброкер.

— Так вы — актер? Как это странно… Да ведь вы точно с неба упали ко мне на подмостки. Если только все это не шутка с вашей стороны…

— Вы сомневаетесь в правде моих слов? Но всего только месяц назад я исполнял эту роль в Амстердаме. Не этими ли словами начинает свою речь любимец короля: «Скажи, о царь, зачем так печален твой взор?»

— Ах, черт возьми!.. Клянусь душой моей, эти самые слова произносит Гаман, — восклицал глава лейденских актеров, не находя себе места от радости и сжимая в объятиях нового друга. — Я вижу, вы как свои пять пальцев знаете роль этого первого министра. Итак, мы представим пьесу, к великой досаде Геннеса и всех моих врагов. Микя, велите позвать сюда всех наших актеров-бездельников: пусть они лопнут от зависти! И, пожалуйста, будьте внимательны к нашему гостю: я хочу, чтобы ему не на что было жаловаться здесь. Микя, дайте, во что одеться этому доброму человеку. Я не ношу бархата и золотых пуговиц, любезный Бокельсон; но мы дадим вам приличную и чистую одежду. Не сбегите только от нас, дорогой друг и благодетель! Почему вам не попировать с нами на свадебке? Не правда ли, милая, он должен это сделать? Ну, а потом, пожалуй, добрый путь! Я дам вам денег на дорогу и навсегда сохраню в моем сердце благодарную память… И вы также, Микя, не правда ли? Кто бы поверил? Вот человек с сумой и палкой — тот самый, что явился здесь сперва как знатный господин, теперь в образе нищего послан сюда Богом, чтобы вывести меня из затруднения!.. — Вина, Микя, дайте нам хорошего испанского вина: мы должны выпить за здоровье почтенного гостя!..

Микя с редкой готовностью поспешила исполнить требование и, воспользовавшись случайной минутой, шепнула на ухо торжествующему Яну:

— Нет, Ян, я не повторю «доброго пути»… Я не хочу прощаться с вами: я хочу, чтобы вы остались здесь, в Лейдене, и заняли место в этом доме, как уже заняли его в моем сердце.

И, отвечая на ее пожатие руки, Ян проговорил:

— А я могу ли желать другого, желать лучшего? Да благословит Небо ваши желания и да увенчает их на земле.

В один прекрасный день по улицам Лейдена бродил молодой человек, судя по лицу и одежде — чужестранец и скорее всего немец. Студенческая одежда была ему очень к лицу и своим покроем обличала принадлежность его к числу учеников одного из тех немецких университетов, куда уже проникло новое учение. На нем была шляпа, оставлявшая открытым лоб и сдвинутая направо. Рубаха с узкими складками свободно выглядывала из-под открытой куртки. Очень длинный плащ — остаток монастырской, послушнической одежды прежнего времени — был переброшен красиво одним концом через правую руку, в которой юноша держал маленькую книжку. Левой рукой он придерживал отвесно висевшую сбоку шпагу, — украшение, заимствованное у испанцев, — закрытую, впрочем, плащом так, что виднелись только рукоятка да конец лезвия.

Прогуливавшийся таким образом молодой человек представлял всей своей внешностью резкую противоположность местным жителям — настоящим голландцам, надвигавшим свои шляпы на самый лоб, застегивавшим куртки вплоть до подбородка, носившим у пояса лишь короткий, широкий нож и укорачивавшим с каждым днем свои плащи, по мере того, как испанцы с каждым днем удлиняли свои. Мы уже не говорим, касаясь этой разницы, о небрежной походке большинства, скрывающей сосредоточенность и большую обдуманность под маской внешней беззаботности или чисто деловой торопливости. В конце концов, однако, голландец своей тяжелой поступью опережал размеренный шаг испанского дворянина.