Карл Шпиндлер - Царь Сиона

— Ну, разумеется, если дела обстоят таким образом, — начал задумчиво седовласый член труппы, переводя глаза с одного актера на другого. — Что же остается нам делать, товарищи?

Шут потянул себя за уши и произнес голосом плачущего ребенка:

— Мы должны его слушаться: ведь он держит нас за лопатки, как гончая зайца. Но, по крайней мере, мы должны получить то, что нам следует, если уж непременно завтра играть.

— Да, да, черт возьми, пусть нам заплатят! — единодушно повторяли все.

Гаценброкер гневно нахмурил лоб; но старик указательным и большим пальцами изобразил движение, которым производится расплата, и сказал ему внушительно:

— Или то, или другое. Да ведь вы же, Бенедикт, извлечете в будущем году опять всю пользу из этих Представлений. Дайте бедным овечкам то, что им следует от вас, и они будут ваши душой и телом. Ну, а в противном случае…

— Ну, хорошо, черт с вами, положим этому конец, — воскликнул прижатый к стене ученый магистр подмостков. — Вы получите то, что вам нужно; но вы должны завтра играть для того, чтобы не погубить в конец наш театр.

— Ура! Денег, денег! А затем пойдем на сцену — и да здравствует Гаценброкер! — возгласила вся толпа.

После некоторых таинственных переговоров с глазу на глаз с хозяйкой дома, Бенедикт заплатил каждому, что ему причиталось, и приказал подать вина, предложив артистам промочить горло после долгих споров.

— А что мы будем представлять завтра? — спрашивали они, утолив достаточно жажду.

— Мудрый магистрат выбрал пьесу в стихах, носящую название «Чудесное избавление Израиля Промыслом Божиим» или «Славное деяние еврейской девушки, добродетельной Эсфири». Эта пьеса написана знаменитым математиком, Матеусом Лаэнсбергом, и уже три раза была представлена нашей труппой.

— А, пусть бы черт побрал стихи Лаэнсберга и его календарь, над которым я почти ослеп, когда мы набирали его в Люттихе! — проворчал старец в пестром сюртуке.

— Вы неблагодарны по отношению к ученому автору, любезный Стефенс, — возразил Гаценброкер. — Вы всегда с большим успехом выступали в этом произведении в роли Мардохая; и надо сознаться, вы, действительно, прекрасно исполняете эту роль, клянусь вам: это — мое искреннее мнение.

— Примите мою благодарность за эти слова, — сказал польщенный наборщик. — С Божьей помощью я исполню ее, может быть, сносно и на этот раз. А как обстоит дело с другими действующими лицами?

— Все остальные роли разучены, — ответил Гаценброкер. — Короля Агасфера я, разумеется, исполню сам.

— Да, уж, надо сознаться, королей никто не изображает с таким искусством, как наш достойнейший Гаценброкер.

Эти слова сопровождались поклонами и рукопожатиями со стороны актеров.

— Тра-ра, тра-ра, — подражая трубным звукам, запел знакомый уже нам веселый малый, шут, и прибавил:

— Выходит так, что Гаценброкер женится завтра, как венчаный король, а послезавтра, как хозяин «Трех Селедок». Сохрани же навсегда украшение на голове, Бенедикт!

Сказав это, он сделал руками движение, изображавшее рога.

Гаценброкер величественно поднялся и направился к нему; но шут успел выскочить за дверь, продолжая дразнить героя.

— Брось дурака! — заговорили товарищи, окружив разгневанного своего коновода и стараясь его успокоить. — Стоит ли обращать внимание? Его злит, что для завтрашнего представления выбрали трагическую пьесу, в которой ему нечего делать.

Гаценброкер успокоился и, усевшись, снова стал перебирать по пальцам действующих лиц.

— Да, продолжал он, — в пьесе есть еще Васти — лицо без речей: эту роль может исполнить сын скорняка под Золотым Шаром. А затем Эсфирь…

— Я играл Эсфирь в тот раз, — проговорил тоненьким голоском юноша, сидевший рядом со Стефенсом, подмастерье цирюльника, с гладкими руками и без всякой растительности на лице. — Пускай Иеремия служит завтра нашим посетителям, а я весь день не дотронусь до бритвы.

— Итак, остаются только аллегорические лица. Зависть… это вы будете, Оверкамп. Гордость… обратите на этот раз больше внимания на ваш наряд, Иокум Вангест: павлиное перо на шляпе было у вас не в порядке в тот раз, а зеркало имело заржавевший вид. Ну, наконец, еще Раздор… Петр Смаль, где ты спрятался?

— Я не возьмусь изображать Раздор, если не будут исправлены змеи: в последний раз стыд и срам было смотреть на них. И потом факел: горячий воск капал и обжигал мне ноги.

— Я прикажу нарисовать новых змей, а факел будет заказан собственно для тебя у хорошего мастера: можешь успокоиться. Ну, теперь дальше. Слуга Мардохая — Михаил Янсен, слуга Эсфири — мой работник Герд…