Виталий Елисеев: 1941–1945. Священная война

Василий отправил ему письмо, в котором написал, что рад за него, за его скорое возвращение к мирной жизни и просил навестить его семью. Через некоторое время из войсковой части, в которой служил Борис, пришел ответ. Адрес был написан незнакомым почерком.

Внутри оборвалось. Он все понял. Так обычно поступали друзья, товарищи, сообщая о гибели. Письмо было от заместителя Бориса капитана Семенова. Он писал: «….Майор Елисеев был откомандирован из армии. Прощание было грустным. Жалко было расставаться. Подчиненные любили своего командира за добрый характер, отзывчивость. Он всегда брал вину подчиненных на себя.

Командир части полковник Петров задержал его на один день. Майор остался. Ночью был налет. Во время бомбежки погиб майор Елисеев.

Похоронили его в Вильнюсе в братской могиле у Кафедрального собора.

Пока не кончилась война, мы будем мстить за него».

Прочитав письмо, Елисеев закрыл глаза и опустил голову. Каким был радостным Борис в ожидании демобилизации, как светились его глаза, когда он говорил о предстоящей работе. Как же это произошло? Почему так нелепо оборвалась его жизнь, когда у него было столько ярких надежд на мирную жизнь!

Он вспомнил, как Бориса призвали в армию в финскую компанию. Тогда он чуть не погиб. На отряд на марше неожиданно налетел самолет. Спрятаться было негде. Все побежали укрыться под стены дома, а он один подальше от дома. Бомба попала в дом. Все погибли. Остался он один.

Так Василий сидел с закрытыми глазами, потеряв счет времени. Когда их открыл, то сквозь пелену, туман, его взгляд невольно задержался на сапогах, которые хранили на себе тепло рук брата, когда он передавал их ему. Это тепло рук человеческих было памятью о Борисе.

Из состояния свалившегося на него горя, его вывел голос посыльного.

– Товарищ капитан, вас срочно вызывает к себе начальник БАО полковник Михайлов.

Он молча встал, одернул гимнастерку и пошел к командиру.

– Капитан, ты чего такой, что-то случилось? – встретил его полковник.

– Получил письмо из части. Брат погиб, с которым я встречался, когда летал в Вильнюс.

– Выражаю тебе свое соболезнование. Потеря близких в конце войны, это двойное горе. Я бы тебе дал несколько дней отпуска придти в себя, но не могу. Поступил срочный приказ перебазироваться на новый аэродром ближе к передовой. На это дано три дня. Так что приступай к немедленной подготовке.

Зиму 1944—45 годов пережили легче, чем прошедшие. Не стало «Воздушных тревог». На стене, доселе никому не нужная большая географическая карта запестрела иголками с маленькими бумажными флажками, которыми отмечались взятые Красной Армией города. И по ним было видно, как фронт, изгибаясь, меняя положение, неуклонно продвигается на Запад. Появилась надежда на скорое окончание войны.

В школе по-прежнему было холодно. К ученическим тетрадям из газет, нехватке учебников мы привыкли и стойко относились как к неизбежности.

9 мая 1945 года стал Днем Победы. Закончилась война. Ярко засияло мирное небо над головой. И это долгожданное ожидание Победы, окончания войны выплеснуло людей на улицы, площади. Душа так и рвалась наружу! Хотелось петь, улыбаться, смеяться, шутить. Нам этого так долго не хватало все эти годы. Засветились радостью лица, появились улыбки.

А для меня и моих сверстников, кто впервые сел за парту в сентябре 1941, год Победы стал еще годом первых экзаменов за 1—4 класс.

На экзамене по истории от ГОРОНО присутствовала женщина лет пятидесяти. Мне достался билет с вопросом о войне 1812-го года. Анна Фоминична заметно волновалась, справлюсь ли я? Когда я ответил, Анна Фоминична повернулась к женщине и спросила, будут ли у нее дополнительные вопросы?

– Конечно, – проговорила она и приветливо улыбнулась. Веселые искорки заиграли в ее глазах. Обращаясь ко мне, поинтересовалась, читал ли я роман «Война и мир» Льва Николаевича Толстого?

Она прекрасно знала, что я не имел представления ни о писателе, ни о его романе. С ее стороны это было больше напутствием не будущее, выраженное в такой форме: «Читай, больше читай, интересуйся литературой!»

Вопрос воспринял серьезно.

Я перевел на нее глаза, полные недоуменного вопроса, потому что ни о каком Льве Николаевиче Толстом и о его «Войне и мире» я ничего «слыхать не слыхивал».

– Не читал, – честно признался я, опустил глаза, посчитав себя виноватым в чем-то и очень серьезном.

Она ещё раз приветливо улыбнулась. На этот раз улыбка предназначалась только мне.