Даниил Мордовцев - Кочубей

Чуйкевича не было тогда в Борщаговке, он был в Польше, по делам гетмана.

Заиграли в трубы, ударили в литавры и бубны и палач повлёк на возвышение Кочубея, разорвал покрывало на лице, и обнажил его шею.

Кочубей обратился к народу. Казаки узнали его, Кочубей хотел что-то сказать народу, но в тот же миг, по грозному знаку Ломиковского, бубны, литавры, трубы загремели громче прежнего.

Генеральный обозный дал знак, чтобы народ умолк. Стольник Иван Вельяминов-Зернов громко прочёл данный ему Головкиным приговор.

Народ с ропотом выслушал обвинение Кочубея и Искры; иные явно дерзали говорить, что они доносили праведно, но их никто не слушал. Кочубей спокойно выслушал приговор, преклонил колена, палач положил седую обнажённую голову на плаху... музыка загремела!..

Через час после казни, какой-то монах просил, чтобы тела дозволено было погрести; и так как чела казнённых всегда дозволяли хоронить народу по желанию, где захотят, то трупы Искры и Кочубея были отданы сострадательному отшельнику: они оба в одном гробе преданы земле в Киево-Печерской Лавре при входе в трапезу. Мазепа не знал об этом. Через год или более, над могилой несчастных страдальцев положен был камень с надписью:

Подающий всем своим рабом живот вечный.

«Недаром, — заговорили казаки, — Господь посылает звезду с хвостом, недаром идут слухи, что в гетманщине по ночам ходят три сестры: смерть, голод и война; истину рассказывали и полтавцы, что в Ворскле под водою слышали звон колоколов и погребальное пение, — швед наступает войною на гетманщину, и чёрная печаль, как бурное море, закипела по всей Украйне, как губительная язва, разнеслась по православному русскому царству. Царь московский враждует с королём шведским, не хотят они друг другу подать руки, не хотят примириться; один — гордый победами, другой славен мудростью и крепкою верою в Бога; один хочет все царства разгромить, всех царей пленить, другой жаждет смирить строптивого шведа, прогнать его за пределы родной страны и утвердить своё царство.

Враждуют царь и король, а нечестивые ляхи, татары и изменники православному царю, тешатся сладкими замыслами, богатеют чудными думками; а крупными слезами плачут матери и жёны в гетманщине, думают чёрные думы несчастные невесты.

Шведский король вперёд раздаёт чины и награды своим вельможам: Шпарру выдал патент, назначив его московским губернатором; и в Берлине Шпарр на икру у подскарбия короны Польской Пребендовского, хвалился всем наградой, превозносит Карла XII, и заранее жалеет, что мудрый царь московский наголову разбит будет, и царство его разделится на княжества. Карл и квартиры могучему войску своему назначает в Москве: да как ему и не назначать — он король непобедимый: ему ли не управиться с неокреплою в бранях русскою силою? Русское царство богато верою в Бога, но слабо ещё силою человеческою, — а в битвах, мол, всё решает мощная длань и твёрдая грудь воина; в час битвы, когда длинные копья вонзаются в груди, когда пули впиваются в сердца — не молиться-де войску, не думать о вере целой армии, — так мыслит победитель датчан, саксонцев, поляков, так мечтал низвергнувший Августа II и надевший на Лещинского корону Польши, так думал король, приведший в трепет всю Европу.

«Есть у меня, — со своей стороны думал царь православный, — есть у меня дело правое, милость Божия, да верный помощник и советодатель, есть крепкий охранитель благословенной гетманщины, друг и добрый слуга Иван Степанович Мазепа; правда, скорбь и муки иссушили его, беспредельно преданного мне, но Бог укрепит силы его, и выступит он с храброю ратью своею, с славными рыцарями запорожскими, казаками-молодцами».

Гетман, получив от царя письмо, чтоб выступал в поход, заболел и с постели не встаёт. Тяжко пчёлам в улье без царицы-матки, сумуют и казаки, как быть им на войне без храброго гетмана: с веку вечного не случалось, чтоб казаки одни без батьки в поход выступали. Горе, тяжкое горе, враг ближе и ближе подвигает войско своё к славной гетманщине. Да и не век же думы думати, хоть и без гетмана, а надобно же казакам в поход идти. И потянулась мошная казацкая сила к светлому широкому Днепру, не раз уже поившему храброе казачество славою, не раз уже и красневшему вражескою кровью.