Лейла Элораби Салем - Григорий Отрепьев

– Постойте, опомнитесь, ибо вы не ведаете, что творите! Сложите свое оружие и уходите!

К нему, размахивая большим мечом, подбежал Татищев и, громко сплюнув, прокричал:

– А вот и верный пес еретика! Отправляйся в ад! – с этими словами он вонзил меч в сердце Басманова, проткнув его насквозь.

Обливаясь кровью, боярин замертво упал на каменный пол. Заговорщики тут же вытащили тело и бросили с крыльца – на поругание толпе.

В одном из коридоров Григорий запер настежь двери, потом ринулся в комнату, где ждала его испуганная Марина. Он схватил ее за руку, крепко поцеловал и воскликнул:

– Сердце мое, измена! Спрячься где-нибудь во дворце.

– Что мне делать без тебя? – промолвила она.

– Я попытаюсь выбраться из дворца и тайком пробраться к дому твоего отца. Не думаю, что они убивают женщин. Им нужна не ты, а я, – с этими словами он ринулся в дальние коридоры, оставив супругу одну.

Метаясь из угла в угол, точно загнанный зверь, Григорий вылез в окно, подле которого были установлены леса. Медленно, дрожащими руками, он начал спускаться по стропилам, которые качались под тяжестью его веса. «Только не смотреть вниз, только не смотреть вниз», – твердил он сам себе. От страха у него закружилась голова, одна нога, опущенная вниз, не нашла подпоры и, оступившись, Григорий полетел вниз с высоты в пятнадцать сажень в житный двор. Ударившись головой о каменные плиты, молодой человек потерял сознание.

Открыв глаза, он почувствовал на лице холодную воду, затем его кто-то взял за руки и потащил к порогам. Оказывается, несколько стрельцов, что вели службу, заметили его лежащего со сломанной ногой, разбитой головой и решили помочь ему. Острая боль отзывалась во всем теле: из ушей, носа и рта текла кровь, несколько ребер было сломано, левая нога была вывихнута. Плача от боли, Григорий уговорил стрельцов не выдавать его заговорщикам, обещая высшие чины и большую награду. Но не успел он договорить, как к нему со всех сторон, вооруженные мечами, копьями и топорами, подступили бояре-заговорщики. Один из них, пнув его ногой, проговорил:

– Ну что, спас себя, подлый еретик?

Григорий не мог отвечать, только кашлял кровью. Его глаза не смотрели на тех, кто желал убить его. Один из стрельцов, проявив к несчастному человеку жалость, прикрыл его и ответил собравшимся:

– Мы требуем признания от инокини Марфы. Если он действительно ее сын, то мы до конца будем верны ему. Если же нет, то Бог в нем волен.

Голицын удовлетворил просьбу стрельцов. Но пока он отсутствовал, остальные бояре и дворяне, вызволенные из приграничных городов, стали плеваться в Григория, пинать его по сломанной ноге, бить кулаками по лицу и голове. Прикрываясь от ударов, молодой человек слабым голосом проговорил:

– Не бейте меня, прошу.

– Чего ты хочешь, сукин сын? – вскричал один из заговорщиков.

– Отнесите меня на Лобное место, молю, – каждое слово доставалась ему с трудом, от боли он не мог сделать ни одного движения, в душе надеясь, что Марфа не откажется от него.

Но его надеждам не суждено было сбыться, единственная нить, связывающая его с людьми, оборвалась в последний момент. Из монастыря вернулся, подбоченившись Галицын, словно ездил не на расспрос, а на битву, и проговорил:

– Я был у инокине Марфы и она призналась, что это не ее сын!

Толпа взревела и, гогоча дьявольским смехом, размахивая мечами, потащила избитого, окровавленного Григория в разрушенный годуновский дворец. Его били, пинали по ногам и рукам, выкрикивая бранные слова, среди криков и хохота доносились громкие рыдания тех, кому стало жаль несчастного.

Кто-то содрал с бывшего царя дорогой кафтан и надел на его тело рубище, какое носили бродяги.

– Поглядите-ка на царя! У меня такой царь на канюшне! – прокричал со злорадным смехом один из бояр.

– Дал бы я ему себя знать! – проговорил другой.

Третий с силой ударил его по скуле, глаз сразу затек от кровоподтека.

– Говори, кто твой отец отец и откуда ты родом? – накинулись на него с допросами.

Ничего царского не осталось в этом несчастном, покинутом всеми человеке. Он понял, что остался совсем один, и даже тех, кого он осыпал некогда милостями, теперь словно хищные звери терзали его. И даже единственная мечта – умереть мгновенно, без боли – осталась всего лишь мечтой. Ничего больше не было.

Среди толпы к нему пробрался монах в грязном поношенном одеянии. Воздев руки и прикрывая себя крестом, он подошел к Григорию и, заслонив его, воскликнул: