Лейла Элораби Салем - Григорий Отрепьев

– То-то я смотрю, этот молокосос уж больно дерзок стал в последнее время, – взял слово пожилой, рослый боярин.

– С ним мы потом разберемся, – ответил Шуйский ровным голосом, – не с него надо начинать. Поначалу уберем шляхту вместе с самозванцем, а дальше тот, кто станет царем, очистит дворец царский от скверны.

Под утро Арсений, не спавший всю ночь, вбежал в покои Петра Басманова и, разбудив его, тихим голосом проговорил:

– Милостивый боярин, не гневайся, а только дай сказать тебе что-то очень важное!

– Что случилось? – сонным голосом спросил тот, все еще находясь между сном и явью.

– Шуйский вместе со своими сподвижниками хотят убить царя. Против Димитрия Ивановича заговор.

– Какой заговор? С чего ты решил? – Петр вскочил с постели, не зная, что делать.

Юноша в подробностях перессказал тайный разговор заговорщиков, целуя крест и крестясь в знак правдивости слов своих.

– Ты не врешь? – с подозрением проговорил Басманов.

– Господом Богом клянусь! Сам все слышал, да испугался тут же сообщить тебе об этом.

Боярин стоял подле окна, невольно залюбовавшись предутренним рассветом. Солнце медленно всплывало из-за горизонта, окрашивая небо в золотисто-розовый цвета. Купола храмов и крыши домов блестели в утренних ярких лучах. Оторвав взор от дивного зрелища, Петр сказал самому себе:

– Все таки это случилось.

– Что? – переспросил удивленный Арсений.

– А, ничего, – махнул ему рукой Басманов и приказал немедленно выйти из комнаты, дабы он смог переодеться.

В этот погожий весенний, по-летнему теплый день, Григорий Отрепьев принимал у себя лапландцев, принесших ему ежегодную дань. Одетые в смешные остроконечные шапки, в теплых, ярко расшитых одеждах, в высоких сапогах с загнутыми носами, жители Севера выглядели несколько смешно на фоне дворцовых палат и высшего света, одетого в изящные гусарские костюмы.

Марина, вопреки обычаю, восседала на троне рядом с царем. На ней красовалась золотая корона, голова не покрыта, французское светло-зеленое платье плотно облегало ее осиную талию и тонкие ручки, на которых, переливаясь всеми цветами радуги, блестели браслеты и перстни с драгоценными камнями. Григорий, тоже весь в златотканных одеяниях, тихим шепотом переводил слова, сказанные через переводчика послом саамов:

– Они рады приветствовать царя и царицу в добром здравии, готовы служить верой и правдой императору Димитрию Ивановичу. В знак почтения они прислали дань, что возложена на них, и подарки.

Слуги внесли в тронный зал шкуры пушистых зверей, оленьи рога, замороженную северную рыбу и многое другое. Глядя на скромные дары, царь слегка усмехнулся – не многое получишь от жителей Севера, но то, что лапландцы платят дань и служат ему опорой, уже неплохо.

Петру Басманову в те дни так и не удалось поговорить с царем, который был занят тем, что общался с послами, развлекал их пирами, медвежьей охотой, по вечерам устраивал балы с танцами, на котором присутствовали в основном поляки со своими дамами.

Поздно вечером перед сном молодой государь, наконец-то смог снять новые подкованные сапоги, которые сильно натерли ноги, и обуть привычную мягкую кожаную обувь на плоской подошве, в которой он отправился в недостроенный дворец царицы, что примыкал к его хоромам.

15 мая лапландцы уехали, Григорий, наконец, смог уделить время для разговора с преданным ему вассалом. Басманов наклонился к уху царя и проговорил:

– Государь, будь осторожен, против тебя устроен заговор.

Молодой человек искоса взглянул на него, его глаза сузились от смеха, махнув рукой, он ответил:

– Поди ты, Петр, вина много выпил. Кто может устроить против меня заговор? Есть ли на свете такой человек, который сможет встать на моем пути?!

Подобное бахвальство разозлило боярина, но он сдержался и только и мог, что сказать:

– Горе тебе, что не слушаешь, что говорят. Ты, царь, сам себе погибель создаешь.

Григорий промолчал – не хотелось спорить с человеком, на которого он надеялся в трудную минуту.

А на следующий день к нему с тем же предостережением пришел Юрий Мнишек. Он поведал затю, что московские бояре безцеремонно входят в дома поляков, устроивают там допросы, пока что никого не тронули, но не известно, что будет дальше.

– Я и слышать не хочу об этом! – воскликнул Григорий. – Я не терплю доносчиков и наказывать буду их самих.

Подобные слова оскорбили гордого воеводу. Подойдя вплотную к зятю, который был на целую голову ниже его, Юрий Мнишек проговорил: