Вадим Полуян - Ослепительный нож

- Успокойся, голубонька, - обняла Фотинья несчастную пленницу. - Ей-Богу, мне невдомёк. Ужли не ведаешь, где находишься? Зачем грозила братьям-князьям, будто сбежишь из-под ста замков? Асфана клянётся: понятия не имела, чем тебя напоила. Кухарь велел снести взвар, а в нём было зелье сонное. Вот тебя, спящую, и переместили туда, где надёжнее. Ты - в Стрельной башне! Слышала приговорку? Баба едет, хочет башню сбить, воевода глядит, куда башня полетит. Ну, перестань млеть личиком… А ведь вороны верно награяли. Не преграда ли нашему пути во-он та пыль на окоёме?

- Что видишь? - страдальчески спросила Евфимия у помрачневшей Фотиньи.

Дева, изогнувшись, сунула руку под подол, будто ногавицу поправить.

- А вот мы сейчас распознаем, какая беда грозит, - отозвалась она, извлекая непонятный предмет.

Евфимию поразило нечто знакомое: две металлические трубки вваяны в деревянный кожух. Фотинья приставила их к глазам боярышни.

- Ну-ка…

Всеволожа увидела войско, движущееся по широкой дороге. Впереди на белом и вороном конях - два брата Юрьича. И очи боярышни замутились слезами. Экое наказанье Божье! В преддверье побега - возвращение окаянных пленителей. Неурочное, перечёркивающее все надежды! Она вернула Фотинье зрительный снаряд.

- Андрей Дмитрия Мамон дивил меня таким чудом. Давал не две трубки, одну, зато длинную. В ней-то я и узрела тебя впервые на другой стороне реки. А сейчас такая назола сдавила сердце и очи - совсем ничего не вижу.

- И меня мудрый супруг аммы Гневы снабдил в дорогу чудной двуглазкой, - приняла Фотинья прибор, - чтобы нашу ясную звёздочку разглядеть да заполучить удачнее. Дай-ка вызнаю, что нам сейчас грозит. - Она некоторое время молча глядела сквозь зрительное двутрубие, потом стала говорить: - Ох, рать великая возвращается! Щиты, шлемы, рогатины, сулицы, копья, сабли, ослопы, топоры… А впереди братцы-полководцы - сёдла из жжёного золота, на конях - кожаные личины, сабли украшены золотыми хитростями, сами в латах, платье из пурпурного греческого оловира, обшито кружевами золотивши, сапоги - зелёный сафьян в золоте… Ишь, стяги заменили знамёнами!.. А вот и сайгат: на отнятых у врага конях- отнятое оружие… Гляди! Ах, тебе не видно…

Окованного в цепях ведут. Безбородый. Зато усы мощные - белым коромыслом, хоть ведра на них цепляй.

- Дай, - вырвала Всеволожа зрительные трубки у лесной девы и содрогнулась. - Это Юрий Патрикеевич Наримантов, литовский выходец, воевода Василиуса. Господи! В кобеняке из простого сукна, с чужого плеча… Сила мятежная сызнова одолела!

- Нам-то что! - отошла от окна Фотинья. - И та, и другая сила тебя не жалует.

- Я не о себе - обо всех, - отступила к одру боярышня. - Василиус какой-никакой, а Господень постав ленник. Беда помазанника - беда народа. Быть на Руси большой сваре, конец её никому неведом.

- Им свариться, нам в лесу ягоды сбирать, - рассудила Фотинья. - В сей чёрный час об единственном думать надобно: как самим спастись.

Асфана внесла взварные калачи.

- О, гужи с чесноком!- обрадовалась Фотинья. Один калач подала Бвфимии, другой сама надкусила и… тут же выплюнула. - Да они с рубленым осердием! Угодница-негодница! - гневно глянула она на татарку.

Та тем временем с удовольствием поглощала пирог-калач.

- Сегодня пяток, постный день, - объяснила ей Всеволожа.

- Их татарскому мясоеду нету конца, - проворчала Фотинья.

Асфана вышвырнула в открытое окно недоеденный кусок и выскочила из ложни.

- Лучше б не признавалась, что по-русски кумекает, - вздохнула лесная дева.

Однако обиженная тут же и воротилась. Лик каменный, а голос дрожит.

- Найоны! Сюда! - кратко сообщила ясырка.

За дверью послышался лязг оружия, многоногий топот, стихший где-то внизу. Выше затопали лишь две пары ног. И вот распахнулась дверь, вошли Косой и Шемяка.

- Оспешался тебя прежде всех лицезреть, Офима, - хриплым голосом заявил Косой.

- Хорошо же моя лекарочка Фишку поставила на ноги! - растянул в улыбке спёкшиеся губы Дмитрий Шемяка.

Боярышня и лесная дева молчали. Лишь Асфана тихо вымолвила:

- Берихелля!

- Что пролопотала ясырка? - спросил Васёныш.

- Лекарку назвала молодцом, - пояснил Шемяка.

- Добро! - Старший брат привалился спиной к стене, поглаживая маленькую бородку. - Лекарку награжу по достою. Теперь же пускай оставят нас, - метнул он взором в Асфану и Фотинью. Те вышли. - Ну что, Офима? - впился он глазами в Евфимию. - Кто на похвальбе ходит, всегда посрамлён бывает? Ха-ха-ха-ха!