Вадим Полуян - Ослепительный нож

Однако день истекший так надорвал и утомил, что сон сморил, пришед внезапно. Ей снилось, будто бы стоит перед большим зерцалом, а грудь и плечи сплошь покрыты синетой от паличных и сабельных ударов. Возможно, и взабыль покрыты. Она не ведала, не сняв воинской сряды. И все часы в монастыре болела телом, как побитая. Раина бы раздела и растёрла, попользовала снадобьем, нашли б уединённое местечко…

- Боярышня! - заполнил ухо жаркий шёпот.

Сон? Не сон! Резко повернулась, уткнулась в хрупкое плечо под холстяной сорочкой, пахнущее лесом, обняла беззвучно плачущую деву:

- Что ты? Утри слёзы.

- Я на радостях.

- Как отыскала?

- Твой Дудень отыскал меня в деревне. Поутру мечтала просочиться в монастырь…

- Не Дудень - Дюдень!

- Дудень! Хвала Богу, хоть не Дурень!

- В монастыре татары тебя бы превратили в яшницу, упрятали в гарем…

- Я коноплястая. Пожалуй, не понравлюсь и татарам.

- Кюру же Сазонову понравилась?

- О нет, боярышня, не поминай о Кюре. Хочу забыть…

Обе невзначай заснули в объятиях друг друга.

Утром Дюдень объявил, что всё поведал Ачисану о Раине. Тот не возбранил её оставить при боярышне. Однако же велел служанке, как и госпоже, закрыть лицо. Где взять второй чачван? Пришлось разрезать Всеволожин надвое. И обе девы покрылись лишь до подбородков, на грудь сетки не хватило.

- Как придобыл коня Раине? - спросила Всеволожа коротышку.

- Ха! Поле мёртвое полно коней бесхозных, - осклабился татарин. - Не всех ещё крестьяне поймали.

Лесная дева погладила проворного по глянцевой макушке:

- Якши, якши! Дюдень встрепенулся:

- Что якши?

Раина сняла руку с головы татарина:

- А просто так якши…

Тот призадумался. На следующем постоянии стал внушать Раине и боярышне:

- Чачван - завеса осторожности. Каждая женщина должна иметь завесу между собой и нами, - ударил себя в грудь. - Чачван заставит соблюдать пристойность, приличия. В нём - самоуважение!

- Ты лучше господина своего по-русски изъясняешься, - уставилась на коротышку Всеволожа.

Раб, Как божок восточный, закачал бритой головою:

- Был в плену.

Раина, выслушав хвалу чачвану, не смогла сдержаться:

- Нет, Дудень, всё ж ты дурень!

Под звон колоколов татары Ачисана въехали в Москву. Звон был похоронный. Погребали павших в «суздальщине». Так прозвали рать несчастную с царевичами на Нерли.

На въехавших глядели с ненавистью. Двое посадских рассуждали:

- Татарок для себя везут!

- Над московлянками не станут сильничать… Люди Ачисана въехали в Кремль, презрев людское недовольство. Отряд остановился у Пречистой перед великокняжеским дворцом. Стражники хмуро отвернулись от вида белого полотнища на древке. Тяжёл был мир! Невесть чем кончится…

Впервые Ачисан обратил взор к Евфимии, поманил пальцем:

- Идём!

Раину оттолкнули. Дюдень сам остался.

Сорвав чачван, Евфимия пошла среди татар.

Дворец шуршал движением. Их, видно, ждали.

Войдя в Престольную палату, она увидела княгинь великих, Витовтовну и Марью Ярославну, а рядом - Юрья Патрикеича, Василья Ярославича Боровского, Можайского Ивана, ещё кое-кого из ближних. Стало быть, Ярославич благополучно покинул поле битвы при разгроме, спасённый же Иван пришёл в здоровье. Оба, увидав Евфимию, уставились во все глаза.

- Вот! - крикнул Ачисан, небрежно протянув тельник Василия княгине-матери.

Рука Витовтовны плясала в воздухе. Крест взяла Марья.

- Вот! - схватив за руку боярышню Евфимию, Ачисан подвёл её к Витовтовне. - Вам - наша пленница.

Старуха пала головой на перси Всеволожи и разрыдалась.

Как будто этого ждала и Марья Ярославна - разревелась в три ручья.

- Наш государь, - сказал Иван Можайский мрачно, - ваш пленник. Что сие значит?

Ачисан глумливо усмехнулся:

- Он - наш пленник!

- На Москву пойдёте? - плачным голосом воскликнула Софья Витовтовна.

Татарин развернулся на высоких каблуках, ни слова не сказав, покинул Престольную палату - только стук по лестнице.

Все бурно зашумели, плотно окружили Всеволожу.

- Улу-Махмет идёт к Москве!

- Не может статься. Казанцы победили, но потрёпаны…

- Евфимия Ивановна, рассказывай!

- Где Драница? Где Долгоглядов? - прежде всего спросила Всеволожа Боровского с Можайским.

- Оба на Москве, - сказал Василий Ярославич.

- Родной мой братец вместе с государем полонён, - горевал Иван Можайский о брате Андрее. - Здоров ли он, целёхонек ли? А, Воложка?

- Утешься, князь Верейский цел, - сказала Всеволожа. - Плещеев Андрей Фёдорыч изрядно оглушён…