Вадим Полуян - Ослепительный нож

- Асфана!

Гневливый батырь зыркнул на неё:

- Ты кто?

- Я Афима, - сказала Всеволожа на татарский лад, как называла её костромская яшница. И тут же обратилась к каменноликому вельможе: - Канафи! - так Асфана ласкательно звала Ханифа. - Кумекаешь по-нащему?

Чудо свершилось: каменный лик смягчился.

- Ку-ме-ка-ешь! - промолвил по складам Ханиф, муж Асфаны.

Он быстро, горячо заговорил с красавцем кудряшом. Именовал его - никак не повторить! - то ль Мамутек, то ль Мамутяк. Боярышня припомнила слова Плещеева в карете: «Двух сыновей, Ягуба с Мамутеком, направил Улу-Махмет к Суздалю». Пред ней был сын казанского царя! Он возражал Ханифу, затем махнул рукой и отвернулся. Муж Асфаны освободил Евфимию от сыромяти, дал знак кивком:

- Иди за мною, Афима, - и подмигнул: - Айда отсюда!

Ханиф вёл подопечную к приземистому, длинному жилью монахов. Сейчас все чернецы теснились возле трапезной, откуда постно пахло щами. Их кельи заняли татарские темники с сотниками. Простые воины расположились средь двора, зажгли костры, готовили похлёбку, распространяя вытный дух. Голодная боярышня невольно потянула носом. Ханиф пообещал:

- Скоро поешь. - И доверительно примолвил: - Мамутек хотел забрать тебя в зенан.

- Куда? - не поняла Евфимия.

- Вам более знакомо слово «гарем», - поправился Ханиф. - Ты шибко полюбилась нашему царевичу и стала бы в его сокровищнице женской отхан хутум, младшей госпожой.

- О! - возмутилась Всеволожа. - «Муж-многоженец не всегда ли одинок?» - спрашивал певец Востока Низами почти что триста лет назад.

- Я не охоч до песен старых или новых, - откликнулся Ханиф. - Однако ты спасала Асфану, а я спасу тебя.

- Меня? Малую рыбку в ваших сетях? - печально вопросила Всеволожа. - Если б ты мог спасти великого князя Василия!

Ханиф даже остановился.

- Нет! Солнце вашего нойона закатилось. Царь не простит Белёва. Царевич Мамутек во зле раздрал тулы на головах пленённых воевод, сорвал с них прилбицы, и барсуковые, и волчьи.

- Зачем опушки с шапок драть? - негодовала Всеволожа.

- Он тоже не забыл Белёва. Отец чуть было не отдал его в заложники, да ваши отказались, не желая мира.

Воительница предпочла молчать о собственных белёвских похождениях.

- По крайней мере, знаю: наш государь жив! - перевела она беседу в иное русло. - Не ведаю: здоров ли он?

- Нет, не здоров, - сказал Ханиф, вводя её в монашескую келью, им захваченную.

Приоткрыл дверь, крикнул повеление и сообщил боярышне:

- Послал за пищей.

Присев на тёмную старую лавку, она сказала горько:

- Есть просьба, Канафи. Желанье сердца! Однако ты не выполнишь.

Муж Асфаны насупился.

- Боюсь, не выполнишь, - не отступала Всеволожа. - Хотя ты вельми славен, как поведала моя подруга, твоя жена.

Вельможа усмехнулся:

- Только сила человека на земле достойна славы. Хватит ли у меня сил исполнить твою просьбу?

- Хватит! - уверенно произнесла Евфимия. - Мне нужно ненадолго воочию увидеть страждущего государя.

- Немыслимо! - поморщился Ханиф. - Им заняты лечцы.

- Покуда заняты, никто не помешает. Ужель неисполнимо? - поднялась боярышня.

Ханиф задумался. Евфимия по каменному лику силилась понять: откажет, не откажет? Мрачность посулила решительный отказ.

- Пошли, - дёрнул головой Ханиф.

Из противоположного крыла длинного дома попали в огород. Всё, что посеяли, взрастили трудолюбивые монахи, татары обобрали, а местами вытоптали. Посреди зелёного разора возвышалась лёгкая постройка: остов из дранья, крытый слюдой. Евфимия узнала: теплица! Подобная была в её саду, однако из стекла. Обитель же не столь богата, чтоб покупать стекло.

- Зачем туда идём? - спросила Всеволожа. Ханиф сердито взял за руку, можно сказать, втащил в узкую дверь.

Среди теплицы - длинный стол. На столе - голое тело. Над телом - бородач в чалме и белой понке.

- Властитель без одежд! - значительно сказал Ханиф. - Ты захотела. Теперь смотри!

- Почему здесь? - спросила Всеволожа.

- Здесь лекарю достаточно светло.

Храбруша подступила, содрогнувшись внутренне, видела брусничные от паличных и сабельных ударов грудь и плечи, потом десницу с тремя отрубленными альцами, повисшими на кусках кожи.

- Господи!..

Ханиф тем часом перемолвился с лечцом и сообщил:

- Тринадцать ран на голове. Одна рука насквозь обита… Уложил добрую сотню, сам стал синей сукна.

- Он изнемог! - представила боярышня неравный бой Василиуса.

- Волей Аллаха он был ввергнут в джаханнам, - рек ближний вельможа Мамутека. - Как по-вашему? А, вспомнил: ад!