Вадим Полуян - Ослепительный нож

Кареть ждала их у Великого моста.

Хоромы «князиньки» на улице Рогатице удивили Всеволожу мрачностью. В палатах и простор, а потолки низки. Брёвна в стенах и могучи, а черны. Ступени лестниц и крепки, а стонут, как ледащие.

Приняв с Раиной баенку, протопленную только что, а скуповатую на жар, боярышня опрянулась и поднялась в столовую палату, где ждал Константин Дмитрич.

- Тяжёлый день! - заметил он. - От хлебного дождя до грозного пророчества. Дай Бог, чтобы последние часы до сна были покойны.

Едва лишь прозвучало это пожелание, внизу возникли голоса и шум.

- Сколько крат можно ходить? - кричал вельможный бас - То князь в Торжке, то в сельском замку! Але прячется? Ох, мает быть караный! С третьей покушки мне потрафило: князь дома!

- За покушку бьют в макушку! - проворчал Константин Дмитрич.

- Кто так припозднился? - недоумевала Всеволожа.

- В который раз пожаловал. Подумал, прячусь, - хмыкнул князь. - Грозится наказанием. С третьей попытки застаёт…

Евфимия допытывалась:

- Кто же, кто? Константин Дмитрич тяжело вздохнул:

- Слышу голосище выходца литовского, дружка Шемяки, Александра Васильича Чарторыйского!

Едва гость переступил порог, Всеволожа про себя ахнула, вслух же прошептала:

- Богатырь!

- Чета братцу Ивану, - истиха вымолвил Константин Дмитрич, поднимаясь встречь вошедшему.

- Лабас понас! - заорал большеглазый великан, блистая серебряными усами.

- Добрый вечер, - ответил князь.

Они трижды облобызались. Однако гость этим не удовольствовался, промурлыкал:

- Ера! Ера! - и облобызал хозяина ещё многожды. Константин Дмитрич едва вырвался.

- Будет тебе «ера», «ера», «ещё», «ещё»!

- Але не с пригоды? - хохотал Чарторыйский. - Не виделись сто лят! - Потребовал вина себе с хозяином против обычая, чокнулся кубками, провозгласил: - Сто лят, сто лят нех живе, живе нам!

- Ещё раз, ещё раз нех живе, живе нам! - пропел следом за ним князь.

Видно, во время оно оба употчивались по-братски.

- Ты мне ближе отца с маткой! - орал, хмелея, литвин. И тут из-за плеча князя, не уступавшего богатырю ростом, углядел присмиревшую за столом Евфимию. - О, прекраснейшая паняли!

- Эта паненка - моя названая дочь, Евфимия Всеволожа, - представил князь.

- Дочь пана Иоанна! - воздел руки Чарторыйский. - Да покоится его душа в райских кущах боженства христианского!

Евфимия, встав, поклонилась гостю. Не плечистость, не рост и не крупный лик его с тяжким голым подбородком оказали на неё сильное воздействие. Глянув раз, она продолжала видеть мускулистые руки Чарторыйского, умертвившие Жидимонта.

- Дозволь, князь, покинуть вас, - обратилась боярышня к Константину Дмитричу.

- Побудь ещё с нами, - попросил он.

- Ера, ера! - обрадовался Чарторыйский. - Ещё, ещё!

- Литовские жены менее приятны твоему взору, нежели наши? - спросил хозяин.

- О! - взмахнул рукой гость. - Татары держат жён в сокровенных местах, наши ходят по домам праздные, в обществе мужчин, в мужском почти платье. Отсюда страсти… У нас некоторые женщины владеют многими мужчинами, имея сёла, города, земли, одни временно, иные по наследству. Желая владычествовать, живут под видом девства или вдовства необузданно, в тягость подданным. Одних преследуют ненавистью, других губят слепой любовью…

- Платье-то на тебе наше, - перевёл в присутствии девы речь в иное русло хозяин.

- Платья, однорядки и кафтаны, - отвечал Чарторыйский, - радные паны причинают делать и многие любят носить ныне с московского обычая.

- Вы переимчивы, друже, - заметил князь.

- А вы? - вопросил Александр Васильич. - Жены русские, как и наши, носят на голове украшения, отделывают подол платья до колен полосами горностая и иных мехов, мужчины носят верхнюю одежду в виде немецкой.

Константин Дмитрич наполнил кубки.

- За дружество наше, Саня! Вместе пуд соли съели. Гость опорожнил кубок и очервленел ликом. Видно, напотчеваться успел не только в этой палате.

- Слышно, покинул ты псковитян? - спросил князь.

- Тьфу на них! - сплюнул в сторону Чарторыйский. - За моей спиной жили, как за каменной стеной. Вдруг сие не так и тоё не так! Ищут нового воеводу. Я ушёл к побратиму Шемяке. Привёл триста боевых людей кованой рати, не считая кошевых. Станут псковичи соколом ворон ловить и меня, Чарторыйского, вспомнят.

- В Литву тебе нет дороги, - вздохнул Константин Дмитрич.

- Се мне не трафит, - согласился литвин. - Под скипетром Казимира только шеей зад взвешивать! Зело зол! Дружница жидовка Эстерка ему прибавляет зла. То-то новгородцы не приемлют от него помощи!