П. Филео: Падение Византии

— И то и другое, может быть, герцог? — с улыбкой спросил Дука.

— О! синьор Массимо, вы несправедливы! Что один Неаполь может сделать!

— Но ведь каждый то же может сказать.

— Этого не может сказать ни папа, ни император, ни французский король…

— Я ведь, герцог, это между прочим заметил. А что у вас в Неаполе нового, что почтенный Гихар?

— Или его милая дочка? — усмехнувшись сказал Орсини.

— Ну, хоть и так, герцог…

— Такая же восхитительная испанка, как и была. Мне кажется, стала несколько задумчивее, это ей идет. Все молится; испанцы вообще богомольны, но она особенно, и просила отца отпустить ее в монастырь; старик упрашивает пощадить его и не покидать.

— Ну, а рыцарь де Лоран? Он, кажется, некоторое впечатление на донну Инесу произвел.

— Как вам не стыдно, синьор, — прервал его, с некоторой досадой, герцог; — если вы хотите спросить о ней что-нибудь поподробнее, спрашивайте. Мне кажется, что вы просто выведываете и для этого задали этот вопрос. Я удивляюсь вам, синьор; донна Инеса очевидно вас любит, из всего вижу, что и вы ее любите, можно ли так слепо бежать от своего счастья?

— О, дорогой герцог, какой тяжелый упрек! Вы знаете причину, отчего я бегу от своего счастья, что я скажу детям, снаряжая их на жизненное поприще?

— Оставьте эти бредни! — резко перебил его герцог, но заметив, что кроткое лицо Максима вдруг стало строгим, тотчас спохватился и схватил Максима за руку. — Простите меня, молодой синьор, право это оттого, что я эту девушку глубоко уважаю, она подруга моей дочери, простите, синьор Массимо!..

— Я уважаю ваше чувство, герцог, но должен дополнить вашу мысль и упрекнуть в бреднях; уж такие мы, греки, философы! Стоило нам поступиться несколькими отвлеченными догматами религии, практического значения не имеющими, и столица, и самобытность, быть может, были бы спасены папою и католическими государями. Так нет, не поступились и погибли! Что же с нами поделаете! — с горькой улыбкой сказал Максим.

Наступило молчание.

— Скажите, герцог, вы много пожили на свете, как вам кажется, можно ли жить бесцельно? — спросил после некоторого молчания Дука, подняв на герцога взор.

Герцог подумал и с улыбкой отвечал:

— Я дипломат и должен уклониться от ответа, тем более, что к отвлеченному разговору не привык; но думаю, что человек, у которого нет цели в жизни, должен покинуть мир и идти в монастырь, больше ничего не остается, если, конечно, такой человек найдется.

— Пожалуй, что вы правы, — отвечал Максим и задумался. — Но вот, — прибавил он, — может случиться, что обстоятельства изменятся, найдется цель жизни, а возврата нет — монах навсегда…

— А если вы считаете еще возможным найти цель в жизни, так и живите, не бегите от жизни, не бегите от…

— Я не о себе, герцог, я вообще…

Между тем внизу раздавались голоса, слышно было, что толпа оживлена чем-то интересным.

— Что за движение, герцог? Среди собравшихся какое-то волнение…

— А это прокламации папы Николая V.

— Какие?

— Сегодня утром был здесь герольд из Рима, который объезжает все города Италии и сопредельных стран, с приглашением участвовать в крестовом походе для освобождения Константинополя. Герольд, где бывает, раздает эти воззвания в большом количестве; вы видите в руках многих листы бумаги, которые читают, это и есть папские прокламации.

— Я уже слышал об этом походе на галере, но странный способ проповеди. Положим, это лучше, чем устная проповедь, которую могут слышать немногие. Но во что обойдется все это, если небольшой город Бриндизи получил столько воззваний.

— Не особенно дорого, эти воззвания напечатаны.

— Что значит напечатаны? — спросил Максим Дука.

— А вот посмотрите.

Герцог вынул из кармана прокламацию и передал Дуке.

Тот удивленно разглядывал листок. За смыслом напечатанного он не следил.

— И те, другие, также?

— Так точно. Вон посмотрите.

Герцог вынул еще две.

— Но как же это? — спросил удивленный Дука.

— Один германец изобрел это печатание; подобранный текст оттискивается сколько угодно раз…

Герцог спокойно пил маленькими глоточками вино, с улыбкою посматривая на Максима Дуку, сличавшего два экземпляра воззвания. Глаза его горели лихорадочным огнем. Герцога все это удивляло.

— Да что с вами, синьор Массимо? Вы думаете, что этот крестовый поход состоится? Никогда? Теперь, если явится одушевление, то на день, на два, да и то среди одной или двух тысяч бедняков…