П. Филео: Падение Византии

— Отец Арсений, — начал шепотом священник, — ты много страдал, а страдания искупаются все, по воле или нет страдает человек, Господь все равно страдальца награждает; но хотя я не много времени тебя знаю, однако я слышал от тебя слова вражды и ненависти к Палеологам и византийским вельможам, а как ты с этими чувствами приимешь Пречистое Тело Господа, как к смерти будешь готовиться? Прости их и примирись.

Угасавшие глаза отца Арсения сверкнули.

— О проклятие! Проклятие им… Я их не за себя ненавижу, а за тех несчастных, которых они гнали… За тех, чью свободу и кровь они не сохранили… Подумай, что испытывают в настоящее время несчастные византийцы, ведь они рабы… проклятый турок бьет по щеке образованного грека… а женщины, честные жены и дочери византийские… а монахини… подумай, что они испытывают в эти минуты и что их ждет… а потом они свыкнутся с позором… с рабством… это еще ужаснее! Привыкнуть быть рабом! А дети?.. О, мои милые, невинные, несчастные детки… В один сегодняшний день их тысячи погибли. А матери, у которых отняли от груди младенцев… о проклятие… проклятие! Ты говоришь — простить!.. Им много дано… Господь взыщет с них много… Стеною проклятые стали между пастырем и стадом… Я ведь не за себя… брат, проклинаю, потому что люблю… в этой ненависти любовь моя… до гроба люблю родину, до гроба проклинаю…

— Я понимаю, — говорил ему наставительно священник, — но ведь и Христос на кресте прощал, вот тебе пример всепрощения.

— Ох, добрый отец Георгий, Христос за себя прощал, а я за малых сих… нет, отец… лучше бы им не родиться… говорил Христос… лучше жернов на шею… не можешь приобщить меня… я не ропщу, но совесть моя чиста… ведь эта ненависть всю жизнь мою терзала… о, если бы я мог не ненавидеть, я был бы счастливее!

Николай чувствовал какое-то раздвоение в себе, непонятная тяжесть давила его; ему хотелось упросить отца Георгия приобщить скорее умирающего, это его облегчило бы и успокоило. Но Николай чувствовал, что подобное вмешательство более чем странно. Он мог только проговорить скороговоркой, так, чтобы отец Арсений не слышал:

— Он потерял рассудок, Господь не вменит ему.

Отец Георгий взял лампадку и пошел к алтарю.

Наступил полный мрак. Больной стонал.

— А что кириа Агриппина? — произнес он. — Добрая женщина… там, в этой русской стране, женщины с добрым сердцем… спасение этой стране от них. Кириа Агриппина, моя нежная голубка, я вот вижу ее перед собой… участливая такая… чутьем угадала, что у меня на сердце тяжко. О, эти участливые сердца, много страдать легче, нежели быть участливым и бессильным зрителем… Кирие, если ты в самом деле так богат, как о тебе говорят, выкупай рабов… Освободить личность человека, выше этого подвига нет, ведь и Христос за этим приходил…

Отец Арсений постоянно останавливался, хотя возбуждение как будто поддерживало его силы.

— Хорошо, отец Арсений, если еще о чем попросишь, я постараюсь исполнить.

— Благодарю тебя, кирие, ничего больше, ты добрый человек и сам знаешь, что надо делать; молись обо мне… А если будешь в Фессалониках, побывай на могиле рабы Божией Афанасии, за городом, у разрушенной церкви. На могиле лежит камень с ее именем.

Между тем возвратился отец Георгий, он был в сильном волнении.

— Ты, брат Арсений, говорил, что совесть твоя чиста; я хотел найти Святые Дары; но они… — вздохнул священник, — выброшены, разлиты и разбросаны по полу.

— О, Господи! — застонал отец Арсений. — Внесите, внесите меня в алтарь, я сам не могу.

Священник и Николай взяли его бережно и понесли. Когда его положили на пол, он сделал усилие, перевернулся и стал лизать пол, где были разбросаны Св. Дары. Но в это время у отца Арсения из раны вновь хлынула кровь и голова безжизненно поникла.

— Он умер, — едва слышно произнес Николай, наклонившись к телу и оставаясь на коленях.

Наступила мертвая тишина.

— Кирие Николай, — прошептал священник, тронув за плечо Николая, — пора нам оставить город, скоро рассвет.

Тот вскочил.

— Правда. Но я хотел бы похоронить его.

Отец Георгий не совсем охотно согласился, и они торопливо зарыли тело. Потом, подняв мощи св. Спиридона и Феодоры Августы, чрез Керкопорту направились из города. Пройдя некоторое время молча, священник обернулся к городу. Над Константинополем поднималось лучезарно вечное солнце. Путники крепко обнялись. Отец Георгий положил земной поклон городу и зашагал к греческой деревеньке, синевшей вдали, а Николай направился к Золотому Рогу.