Юрий Андреев - Багряная летопись

Фрунзе взял указку и перешел в глубину сцены.

— Десанты экспедиционных военных сил Англии, Франции, Америки, Японии, Турции, Италии и Греции высаживаются на нашей земле. Щедро вооружаются белые армии. Интервенты отторгли от Советской республики северные губернии, районы Белоруссии, Украины, юг России, Туркестан, Урал, всю богатейшую Сибирь и Дальний Восток.

Вам холодно? Вам голодно? Вы понимаете теперь, почему у нас нет угля, почему опустели магазины, почему введены карточки? Но, товарищи, положение может быть еще тяжелее…

«Куда же дальше? Указка и так очертила на карте кружок совсем маленький, как сердце. Но он не боится говорить об этом. Что же главное ему известно?» — Гриша одновременно и сознавал свои мысли, и не внимал им: он слушал Фрунзе.

А Фрунзе продолжал говорить. Он словно мыслил вслух перед слушателями, и сам процесс его мышления захватывал Далматова. Фрунзе обращался то ко всем сразу, то к отдельным людям — зал слушал затаив дыхание, боясь пропустить слово.

— Гриша, Гришенька, ты меня слышишь?.. — Наташа теребила его.

Он повернулся к ней, как-то рассеянно, невпопад кивнул головой. Она посмотрела на него и не стала переспрашивать, — его вид обо всем сказал ей, и сердце ее сжалось, потому что этот высокий, складный и бесконечно любимый парень еще более самозабвенно, чем о ней, как поняла она, грезил сейчас о борьбе, революции, свободе для всего человечества.

— Я не знаю, молодые люди, — продолжал Фрунзе, — достаточно ли хорошо вы представляете, что такое социализм, ради какого лучезарного будущего, ради какого солнечного завтра шли на каторгу ваши отцы и братья, ради чего мы боролись, не боясь ни петли, ни пули…

— «Мы пахали!» Ха-ха-ха! — вдруг издевательски и зычно прозвучало с галерки.

Как на шарнире, резко повернулся Григорий на этот голос. Театр ответил на выкрик негодующим гулом, но с разных сторон, как по команде, начался свист.

— Спокойно, спокойно! — поднял руку Фрунзе. Он дождался тишины и сказал: — Это верно, господа свистуны. Мы, — он сделал широкий жест в сторону президиума, — и впрямь пахали. А что касается меня, то я дважды был приговорен царским судом к смертной казни. А первую свою пулю я получил вот в эту руку девятого января девятьсот пятого года на Дворцовой площади, когда вместе с другими большевиками пытался уговорить народ не верить батюшке-царю. Сколько вам лет тогда было, господин баритон? Три или пять? Ну, продолжайте свистеть! Что ж вы замолчали?

Зал ответил аплодисментами и хохотом.

«Вот человек!» — Приоткрыв рот от удовольствия, слушал Володя Фролов.

— Разбитые внутри страны, помещики и капиталисты держатся на окраинах, опираясь на помощь иностранных разбойников. Обманом и насилием, продажей Родины, предательством всех интересов народа они мечтают задушить советскую власть, вернуть господство помещичьего кнута. Так что же делать? — Фрунзе отошел от карты, подошел к рампе и несколько секунд всматривался в лица притихших студентов.

Кашляни кто-нибудь — услышит весь зал.

— Так что же делать? Отказаться от наших завоеваний? От земли, принадлежащей народу? От фабрик и заводов, возведенных руками рабочих? Отказаться от нашего солнечного будущего, господин баритон? Нет, никогда! Господ империалистов мы заставим уважать нас. Для этого нужна вооруженная сила, кадровая армия, армия хорошо организованная, преданная пролетарской родине, полностью вооруженная. Нужно создать армию, обучить и оснастить. Вот наша главная сейчас задача. Армия — это прежде всего бойцы и командиры, сознательные граждане, понимающие, что они защищают и против кого борются, готовые всегда на подвиг. Кто же, как не рабочие и крестьяне и революционные студенты, по зову нашей партии может дать нам крепкий, передовой, сознательный костяк армии?

Товарищи студенты! Судьба революции — и в ваших руках. Каждый поступит так, как подскажет ему его собственная совесть. Все на защиту революции!

Гриша сидел молча.

«…девятнадцатый год, уже девятнадцатый! Так мало сделано — и так много, так бесконечно много нужно еще сделать!.. Как подскажет собственная совесть… Конечно, что-то посильное делалось для революции: кружок за Невской заставой, патрули… Но что важного я сделал в жизни? Ничего! Как подскажет собственная совесть… А кругом фронты, а вокруг пожар жестокой войны… Хватит рассуждать, надо действовать!.. Действовать!»

Всегда ли можно определить состояние человека по его внешнему виду, по его поведению? Вот бурно рукоплещет Володька. Его лицо, на котором даже зимой проглядывают веснушки, светится радостью. А вот сидит, угрюмо насупясь, вобрав голову в плечи, Григорий Далматов. Его темно-карие глава смотрят мрачно, губы твердо сжаты. Восемнадцатилетний человек недоволен происходящим? Нет, молодой человек недоволен собой. Человек подходит к решению, может быть самому важному из всех, какие ему придется принять в жизни.