Юрий Андреев - Багряная летопись

«С большим трудом добился частичной отмены директивы фронта за № 199/с. 25-ю и 2-ю дивизии возвращают нам. 5-ю армию сохранить в Южной группе не удалось. Но добился приказа по 5-й армии: для обеспечения задуманной нами операции иметь не менее одной дивизии на стыке с ударной группой на железной дороге Бугульма — Уфа. В северном направлении 5-й армии временно не наступать, заняв выжидательное положение, пока не будет закончена операция под Белебеем. Таким образом, удалось сохранить в наших руках для развития наступления в Белебеевско-Уфимском направлении десять стрелковых бригад из восемнадцати, а не пять, как предусматривал приказ командующего фронтом». Фрунзе прервал передачу и запросил у Новицкого, все ли ему понятно.

«Все понимаю. Валериан Владимирович рядом. Просит передать, что это довольно редкий случай в истории, когда полководцу приходится воевать не только с противником, но и с собственным командованием. Нас еще интересует: какое указание и какая помощь будет нам дана фронтом на участках обороны у Оренбурга и Уральска?»

«Для обеспечения положения в районе Уральска и Оренбурга при содействии товарища Гусева, получившего телеграмму от Ленина, из резерва фронта нам срочно передают: Самарскую бригаду из двух полков, Казанский мусульманский полк, 3-ю бригаду 33-й дивизии и Московскую 1-ю кавалерийскую дивизию. Все это позволит нам осуществить запланированную нами и фактически начатую Белебеевскую операцию и одновременно борьбу с восстаниями в Уральской и Оренбургской губерниях, с организацией помощи Оренбургу и Уральску, а затем и удар на Уфу. К сожалению, мой вынужденный выезд и переговоры отняли драгоценное время. Надо наверстывать. Посему приказываю…» И Фрунзе продиктовал шесть пунктов приказа.

Закончив приказ, он передал в Самару Куйбышеву и Новицкому:

«Я выезжаю сегодня в 22 часа вместе с двумя батальонами Казанского полка; буду в Самаре утром 15-го. На 10-е число приготовить состав Казанскому полку для отправки на Оренбург».

«Все понятно», — простучал аппарат.

Фрунзе сел, расстегнул ворот. Только сейчас он понял, как нечеловечески, беспощадно устал. Что ж, можно считать почти выигранным и этот этап сражения. Но какой нелегкой ценой! А сколько боев впереди, и сколько еще требуется сил — и от других, и от него…

Беспредельно широка Волга у Саратова в мае, с одного берега едва-едва виден другой. Река так многоводна, что, когда стоишь на песке у самой волны, кажется, будто из-за земной кривизны поверхность ее слегка выпукла.

Май в 1919 году стоял тихий, жаркий, безоблачный. К вечеру, когда солнце закатится, небо на западе сначала пожелтеет, затем станет сиреневым, потом синим, и весь этот спокойный, постепенный перелив цветов отразится и безбрежном разливе Волги. Но редко-редко зарябит по гладкой ленте заката, повторенной в воде, след от лодки, — мало осталось в тот год рыбаков на Волге: кто не вернулся с германской, кто воевал за красных, а кто и за белых. А рыбы расплодилось в реке — без счету, ловить бы только, но кому — старикам одним?..

Скользит по реке одинокая лодка, ровными сильными взмахами весел гонит ее через реку простоволосый старик в ветхой ситцевой рубахе к заросшему кустарником песчаному острову, едет на ночную, самую удачливую рыбалку — себя ли поддержать свежей рыбой, для рынке ли наловить…

Вытянув лодку на пологий откос, старик размотал удочки, насадил наживку, поставил поплавки на разную высоту и установил вдоль берега удилища — все это быстро и сноровисто. И почти сразу же то на одном, то на другом удилище начали вздрагивать и звенеть маленькие колокольчики. Не прошло и часу, как в брезентовом ведре густо заплескались порядочные окуньки и подлещики, а звоночки продолжали сообщать о новой и новой добыче.

Старик еще раз обошел с ведром удочки, снял рыбу и отправился вдоль берега — собирать ветви, щепки, поленья, прибитые к острову течением. В лощинке за кустами он развел небольшой костер, подвесил над ним котелок с водой, быстро почистил несколько рыбешек и забросил их в кипяток. Запустив руку в холщовые штаны, рыбак вынул из кармана зловеще блеснувший при свете костра короткий тупой кольт с дулом огромного калибра — хоть на слона с таким идти, — переложил оружие в левую руку, а правой извлек из глубин кармана тряпочку с двумя сырыми картофелинами, лавровым листом, перцем и солью. Бросив приправу в клокочущий котелок и спрятав кольт, рыбак снова отправился к удочкам: одна из них звала его особенно громко и настойчиво. Он потянул удочку на себя и понял, что рыба попалась большая и торопиться нельзя. Добродушно мурлыкая, он стал водить добычу, то отпуская леску, то осторожно подтягивая к себе. Минут через десять, все так же ласково напевая, он опустил в воду сачок и сильно подтянул рыбу к себе. Мгновение — и в сачке забился округло-серебристый язь. Рыбак бросил бьющуюся рыбу в ведро и отправился к костру. Зачерпнув деревянной ложкой бурлящую уху, он осторожно попробовал жгучее варево, одобрительно крякнул и снял котелок.