Юрий Андреев - Багряная летопись

— Хорошо, посмотрим… Минуточку подождите. — Яков Семенович чуть ли не рысцой удалился в провизорскую.

— Мадмуазель, — лихо обратился к Наташе рыжеусый прапорщик, — по себе знаю, лучшее лекарство — стакан коньяку и сердечный друг. Позвольте? — Он игриво взял ее под руку.

— Игорь! — громко позвала девушка, и в дверях выросла внушительная фигура адъютанта.

— Пардон, пардон, сникаю, мадмуазель, сникаю! Желаю вам приятно излечиться. — И он, козырнув, убрался под недобрым взглядом Игоря.

— Вот вам порошки, — вышел провизор, — за другим лекарством заходите завтра после двенадцати. Что-нибудь сделаем. — Он многозначительно кивнул и тут же участливо объяснил Игорю: — Разве можно, чтобы такая молодая девица и уже мучилась от головы? Ай-яй-яй! Обязательно надо помочь, это наш долг. — Его темные глаза улыбались над стеклами очков.

Наташа тут же запила один порошок водой, и ей впрямь полегчало: сообщение о важном приказе Ханжина передано в верные руки.

(И действительно, несколько часов спустя, глухой ночью, подпольщики Золотухин Андрей Харитонович и Поливин Иван Павлович начали путь на запад, в сторону красных войск, каждый своим путем, унося заученные на память бесценные сведения.)

Медленно шли Наташа с Игорем по темным улочкам.

— Наташенька… я давно мечтал остаться с вами наедине, — нерешительно начал он. — Все эти дни, как вы появились в штабе, я думаю только о вас. Нет мне покоя ни днем ни ночью…

«Бедный мальчик, бедный ты мальчик, — с горечью и сожалением думала Наташа. Будучи младше его, она чувствовала себя бесконечно старше и взрослее этого сильного, рослого юноши. — Не лети на огонь, сожжешь крылышки… И отпугивать его не следует… Опять узел».

— Посидим, Игорек? — Она присела на скамеечку под кустом сирени. Он — поодаль, не смея прикоснуться к ней.

Вызвездило. Теплый ветерок едва касался разгоряченного лица. Мертвая тишина глухой улочки обволокла всё. Нигде ни огонька, ни шороха.

«Вот он — молодой, милый. А что, Наташа, бери его чистую любовь… Не все ли равно? И кто узнает?.. — Наташа улыбнулась: — Кто узнает? Я сама буду знать. Гриша будет знать, потому что в глаза я ему не смогу взглянуть. Да, а Безбородько?.. Это совсем другое, это несчастье…»

— Игорек, — она дружески дотронулась до его плеча, — не торопитесь с признаниями. Вы еще так мало знаете жизнь и людей.

— Что мне жизнь, что мне люди! Я люблю только вас! Вам нужна моя жизнь? Вот она! — Он схватил ее руку и прижал к сердцу.

— Хорошо. Я подумаю, нужна ли мне ваша жизнь, — сказала она серьезно и встала. — Ну, спасибо за прогулку. Свежий воздух мне помог, а теперь — домой, не то дядя будет беспокоиться.

— Да нет, он отпустил меня.

— Я говорю о своем дяде.

— Я тоже боюсь его, — со вздохом встал Игорь. — Многие боятся его, а ведь он не грубый, не повышает голоса… Наташенька, можно ли мне хоть ждать?

— Чего ждать? — ледяным голосом спросила она.

Совсем сникнув, он откозырял ей у калитки, поглядел на безмолвного часового, вздохнул и ушел.

Безбородько и Мария Ивановна пили чай, когда Наташа вошла в столовую.

— Что так долго? — ласково спросил Безбородько.

— Очень голова болела, Василий Петрович. Прошлась после заседания. Эти сигары такие вонючие.

— Да, но вечером к тебе могли пристать, обидеть тебя, — мягко возразил он.

— Нет, меня проводил Игорь, — с вызовом ответила она.

— А, — кривовато усмехнулся он. — Руки еще на просил?

— Пока нет.

— Ну-ну… Садись, закусывай. (Мария Ивановна бесшумно исчезла.) Что там иностранцы? Клюнули на твой английский?

— Да, без церемоний.

Он кивнул.

— Не сомневался. Что-нибудь интересное на совещании было?

— Да. Ханжин говорил о контрударе Каппеля от Белебея, подымал свои акции.

— Э, пустое, — Безбородько небрежно махнул рукой, — знаю я все это. — Он увернул фитиль до половины.

Этот полумрак в комнате, заставленной разнообразной мебелью, пуфиками, резными стульями, задернутой тяжелыми портьерами, создавал какой-то тревожный, странный колорит.

— Наташенька, — глухо сказал Безбородько, — клянусь, ты послана мне богом, ничего, кроме тебя, нет в моей жизни, и я скажу тебе то, чего никому бы не сказал. Сядь поближе.

Она сидела неподвижно.

— Что, еще сердишься на меня, презираешь? Пустое! По-детски все это… В жизни взрослых людей на многое надо закрывать глаза. В том суть, что я накричал, или в том, что ты — один мне свет в окошке? То-то и оно! Ну вот, умница. — Он взял ее руку в свои ладони, задумался. — Большевики сильно таранили нас. Дело, конечно, обстоит хуже, чем Ханжин докладывал заморским друзьям. Я думаю, что наше дело, в общем, проиграно…