М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

Были и ссоры, были и взаимные упреки между «владельцами»: каждый стремился оказаться на видном месте и требовал пристального внимания к любому своему высказыванию.

Проявляя завидную выносливость и мужественную стойкость, Александр (или Девлет-Гирей, в бытность свою младенческую, дохристианскую) старался не оставлять без ответа ни один из сотен вопросов. Вопросы умные, вопросы трудные, каверзные, вопросы неприятные, глупые и совсем дурацкие…

— Почему белый царь не дает нам ружей и пушек?

(У него их для своего войска пока не хватает).

— Будут ли русские насильно обращать нас в свою веру?

(Не будут).

— А если в войне с турками у царя начнутся неудачи, не откажется ли он снова от нас? Не бросит ли в беде?

(Он никогда и не отказывался, а тем паче теперь и в будущем особливо).

— Будут ли русские выдавать нам наших беглых унаутов и пшитлей?

(Договоримся).

— Сколько ясырей потребует от нас русский царь?

(Нисколько не потребует).

— Почему ты не женился на дочери русского царя?

— Сколько лошадей в царских табунах?

(Ровно столько, сколько необходимо для войсковой конницы, но не для торговли).

— Правда ли, что Петр съедает цельного быка за одни присест?

(Он воздержан в еде, как наши кабардинские джигиты).

…Так, или примерно так происходил обмен вопросами и ответами между представителями кабардинской знати и представителем русского самодержца.

Миссия Черкасского была утомительной, но не очень трудной в смысле достижения главной цели. Партия сторонников Ислам-бека Мисостова оказалась малочисленной и остерегалась выступать во весь голос. Преимуществом Александра было еще и то обстоятельство, что он, встретившись со своей матерью, узнал имена, привычки и притязания всех князей, настроенных в пользу союза с Турцией и Крымом. Ему легко удалось расколоть и эту, уже и без того слабую, группировку, перетянуть ее большую часть на свой берег. Тут не обошлось, конечно, без щедрых подарков и еще более щедрых посулов.

Чтобы никто из соплеменников не забывал о том, откуда он, царский посланник, прибыл, но и помнил также, что он человек для Кабарды свой, Александр появлялся на людях то в мундире Преображенского полка и уставном парике, то в черкеске и кабардинской шапке, и тогда выделялся из окружающих лишь чисто выбритым лицом. Во время застолий он произносил красивые хохи, тонко льстил и грубовато острил. Если Черкасский и не слишком искусно играл в ту игру, которая называется дипломатией, то, но крайней мере, умел произвести впечатление как человек искренний, честный и убежденный в правоте своего дела.

По-настоящему ожесточенный спор разгорелся лишь однажды — во время пиршества в доме князя Татархана Мурзаева.

Летняя ночь дышала сквозь раскрытые двери кунацкой ароматами влажных от росы трав и созревающих, яблонь. Сюда же заносило ветерком запахи дыма и конского навоза.

В просторной кунацкой тесно и шумно; колеблются огоньки высоких свечей, подаренных гостем, пышут жаром догорающие в очаге поленья; лица людей блестят от пота и хмельных напитков.

— Воллаги, биллаги, я не понимаю, как можно идти: с гяурами против единоверцев? — кричал упрямый князь Мухамет Кургокин. — Пусть мне это объяснят!

Татархан, к которому сам Петр Первый обращался лично в своем послании, укоризненно покачал головой и заговорил спокойно, рассудительно:

— Вместо того, Мухамет, чтобы сопровождать божбой каждое слово, ты бы вспомнил поговорку: «У клыча один закон: раз наточен — рубит он!» И еще: «Волк жеребенка режет — на тавро не смотрит». Наши единоверцы! Сколько раз опустошали они землю нашу, сколько людей угнали и чужеземную неволю! И сейчас они готовятся к новому разорительному набегу. А новый хан требует от нас уже не три, а четыре тысячи молодых парней и девушек. Бахчисарайские владыки с их калгами и нурадинами и последние годы стали сменяться быстрее, чем листва на деревьях, и каждый спешит урвать от Кабарды кусок пожирнее!

— Твое слово мне по душе, князь Татархан, — сказал Касай-бек Атажукин. — Что значит вера? Это — одежда! А безносому хоть золотую черкеску сшей, красавчиком его не сделаешь!

Отверз уста и высокомерный князь Ахлов, поправив на голове высокую свою шапку:

— Относительно жеребенка и тавра… Как тебе, дорогой Кургокин, можно объяснить еще понятнее? У меня есть кони всякой породы, а тавро на них одно и то же. Мое тавро, ахловское. А у моих родичей тоже есть кони таких же пород, как у меня, но они отмечены другим тавром.