М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

— Эге-ей! Растаскивайте повозки! — прогремел вдруг над полем боя оглушительный рокочущий рев, перекрывший весь гул сражения: и тысячеголосые победные кличи атакующих, и отчаянные жалобы избиваемых крымцев, и ржанье лошадей.

— Ха! Тузаров, конечно! — пробормотал вслух Кургоко. — Вовремя он вставил свое словечко…

Возле одной из догорающих мажар появился громила Шот и разнес ее в щепки несколькими ударами своей дубины. Точно так же он поступил с соседней повозкой:

— Вот вам дорога в Крым! Вот вам ханжал! [180] каб. — ханская смерть. Так впоследствии стала называться гора, на которой произошло побоище. Потом слово стало звучать привычно для русского произношения — кинжал .

Кабардинцы хлынули в образовавшуюся брешь, подобно водному потоку через пролом в запруде. Первыми были Канболет, Кубати, Тутук, Джабаги и Шот. Не отстал от них и Хатажуков, но здесь он понял, что стремиться дальше — глупо и опасно.

Впереди темь такая, словно у тебя повязка на глазах. А возле ушей гудят, как потревоженные шмели, татарские стрелы.

Кургоко пробился к Тузарову и велел ему крикнуть, чтобы все отошли за линию повозок и ждали рассвета.

Накануне вечером, когда Каплан-Гирей, посасывая костяной мундштук наргиле, грелся у себя в шатре среди жаровен с горящими углями, он и мысли не допускал, что возможно нападение кабардинцев. Приказал, однако, на всякий случай огородить свой личный стан вместе с отборной трехтысячной конницей сплошной цепью громоздких мажар. (Позже хан возблагодарил аллаха за то, что владыка небесный надоумил его поступить столь предусмотрительно.) Вечером он крепко заснул, правда, вздыхал тревожно во сне и слегка постанывал. Ханские телохранители тоже начали клевать носами, поддавшись расслабляющему воздействию наступившей тишины и ночного непроглядного мрака.

От жуткого ослиного рева хан проснулся не сразу. Пытался еще голову прикрыть подушкой. Изволив же услыхать дикое ржание лошадей, топот множества копыт и гортанные вопли целого войска, охваченного животным ужасом, Каплан-Гирей подскочил на своем ложе и свесил босые ноги с тахты. В шатер вполз на четвереньках Баттал-паша:

— О, луноподобный! Нельзя терять времени!..

— Знаю! Еще днем об этом говорили, — съехидничал хан.

— Лучше, ежели наш властелин будет наблюдать за ходом битвы с того берега! — плачущим голосом воскликнул паша.

— Да, конечно, оттуда будет гораздо виднее, — кротко заметил Каплан и, выкатив глаза, прошипел:

— Сгною в яме, ишачье отродье!

Скоро монарх сидел верхом на хорошем рослом коне гнедой масти и, окруженный своей верной гвардией, медленно протискивался к реке сквозь паническую сумятицу этого «вечера потрясений». Турецкие сапожки, украшенные узорчатым золотым орнаментом, он так и не обул. Босиком ехал. Хан и вылез-то из шатра с трудом, так как походное его жилище под натиском мечущихся лошадей повалилось набок.

С краю, у самого обрыва, нукеры Баттала-паши растащили в стороны несколько повозок (они еще не горели) и устремились дальше, рубя клычами направо и налево взбесившуюся толпу своих соотечественников. Наконец добрались до спуска, едва успев выскользнуть из-под клыков капкана.

Каплан-Гирей вспомнил вдруг об оставленном панцире, хотел даже послать за ним, но промолчал: чудесная броня была сейчас так же недостижима, как и луна, с которой сравнивали крымских владык.

В это время обладателем панциря снова стал Алигоко Вшитоловый. В невообразимом хаосе, творившемся на краю плато, он сумел сохранить трезвую расчетливость поведения, действовал быстро и решительно, как хорек в курятнике.

Под покосившимся пологом ханского шатра (опорный столб хоть и сильно накренился, но еще не упал) князь нащупал панцирь и теперь пытался запихнуть его в хурджин. Сослепу наступил на чье-то лежащее ничком тело, которое старчески пискнуло и запричитало аятами из Корана: «Бисмилляхи, рагмани, рагим…» В тот же миг край шатра загорелся — вероятно, из жаровни просыпались угли, — и Шогенуков узнал крымского кадия, а тот, выскакивая вместе с князем наружу, узнал Шогенукова. «Сунуть бы ему кинжал между ребер», — подумал князь, но резвый старик уже растворился в темноте.

Зариф ждал тут же, еле сдерживая под уздцы двух беснующихся коней.

Хвост многосотенного ханского сопровождения еще не был защемлен ринувшимися в атаку кабардинскими всадниками. Алигоко с Зарифом успели попасть в общий поток, но двигаться им пришлось по опасному краю пропасти, куда то и дело свергались то пешие, то конные, потесненные сбоку.