М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

Все знали, по какому поводу устраивается праздник, но об этом помалкивали. Гости украдкой скашивали глаза на великолепный панцирь, стоящий на отдельном столике, но не подавали виду, что заметили награду дли лучшего джигита. Зато когда сам Кургоко попросил их обратить внимание на «тот самый панцирь», гости уже без стеснения повскакивали со своих мест и, обступив столик, покачивали головами, цокали языками, любовно поглаживали потными ладонями гладко отшлифованную сталь.

— С такой одежкой никакая рукопашная не страшна! — заявил один из братьев Ахловых.

— Мне бы ее, эту одежку, — тоскливо сказал Атажука Казиев, — так бы в татарское войско и врезался! Пусть приходят крымцы!

Ислам-бек Мисостов с ехидцей возразил ему:

— Неубитого оленя не потрошат, дорогой князь. Крымцы сильны, да и панцирь пока еще не твой.

— Но и не твой! — обозлился Казиев. — И твоим не будет!

Лицо Мисостова начало медленно наливаться гневным багрянцем, но тут вовремя вмешался Кургоко, приглашая всех вернуться за столы, и не дал вспыхнуть ссоре.

На дворе свежевались туши бычков и баранов, в котлы шлепались большие куски еще теплого парного мяса, ветерок носил в воздухе куриные перья и запах жаркого — это подрумянивались на вертелах вяленые бараньи бока.

Зазвучала музыка, несколько голосов затянули старинный орэд.

К шумному сборищу возле дома князя тянулись последние из опаздывающих.

— И тебя, наш могучий нарт, заманил сюда запах жаркого? — верзила Шот хлопнул по спине приятеля из соседнего хабля.

Щуплый и низкорослый молодой человек ответил с добродушной ухмылкой:

— Нет, мой малыш, для меня — звук песни, как запах жаркого! Пошли туда.

Видишь, девушки тоже…

— Нет уж, дружище Тутук, сначала я дождусь говядины из этого котелочка, а потом и танцевать пойду. Уж недолго осталось терпеть, вон пену снимать начали!

С дальнего конца выгона примчалась, разбрызгивая мелкие лужицы, стайка босоногой детворы:

— Уже здесь!

— Рысью скачут!

— Все у них, как солнце, блестит!

Зрелище и впрямь оказалось таким, что запоминается надолго. Видно, всадники, остановившись где-то неподалеку на берегу речки, вычистили одежду, помыли коней, тщательно протерли ножны шашек и кинжалов, наборное серебро уздечек. Теперь они не спеша ехали по выгону — пусть и простой люд успеет рассмотреть аталыка с его каном.

Восторженный ропот волнами прокатывался по толпе. Некоторые порой не выдерживали и высказывали свои замечания громкими голосами:

— Смотрите, до чего красив!

— А сам аталык? Давно ли из возраста кана вышел!

— Оба друг друга стоят!

— А младший Хатажуков?! Вот князь настоящий! Порода!

— Сын кошки не травкой кормится, сын кошки за мышкой охотится!

— И запасного коня с собой ведет…

— Тоже хорош, буланый, ах, как хорош! Наверное, сосруковский Тхожей был таким!

— У Тузарова хоара не хуже. Я знаю — Налькут зовут его.

— А этот юный князек из тех петушков, у кого рано гребешки вырастают!

— И шпоры…

— Отец его, говорят, в юности таким же был.

— От колючки колючка и рождается!

— Эй, кто там злобствует? Не стыдно?

— Смотрите, с ними Казаноков Джабаги!

— Уо! Точно! В черной черкеске!

— Джабаги-и-и!

— Казанокову счастья и удачи!

— Это наш человек!

— Бэрчет ему!

— Он друг Тузарова!

— Тузарову тоже изобилия!

— Молодец, Тузаров!

Когда всадники спешились и — первым Казаноков, за ним Канболет, а третьим Кубати — скрылись в дверном проеме хачеша, толпа сразу успокоилась и теперь уже терпеливо ожидала угощения. И долго терпеть не пришлось.

Хатажуковские унауты начали вылавливать из котлов и вываливать на круглые столики, а то и просто на широкие, поставленные на козлы доски увесистые куски дымящейся говядины и баранины, отдельно клали жареное мясо, посыпанное солью в смеси с тминной мукой, сваренных в сметане кур и копченых уток, ставили большие глиняные горшки с зайчатиной или олениной, томленной в соусе из сушеных слив, пахучих трав и перца, несли из-под кухонных навесов просяные и ячменные кыржыны, из темного погреба поднимали пузатые коашины с махсымой, расставляли в деревянных чашах заготовленную впрок тыквенную мякоть, варенную в меду…

Никогда еще не видели здешние простолюдины такого щедрого угощения.

Они, правда, не выкрикивали громких похвал князю, не умилялись и не унижались. Все держали себя степенно, не было никакой толкотни, каждый спешил передать соседу любой кусок, на который тот бросил более или менее ласковый взор.